А затем его рот наполнился хлынувшими из нее соками. Он поднял голову и увидел, что затвердевшие соски Пэйтон, устремившись к небу, натянули ткань сорочки. Сквозь тонкий лен Дрейк мог видеть нежные очертания розовых ареолов. Все еще держась за него, с откинутой назад головой, вокруг которой разметались темные волосы подобно вееру на песке, Пэйтон выглядела совершенным образцом женственности и, что было довольно странно, даже более женственной, чем когда была абсолютно обнажена.
Желая наблюдать за ней и навсегда запечатлеть ее образ в своих мыслях, Дрейк положил руку туда, где только что были его губы, и снова почувствовал ее сопротивление. Затем Пэйтон прижалась низом живота к его ладони, а с ее влажных приоткрытых губ сорвалось беспомощное бормотание, молитва — или мольба — о сильном желании. Не отрывая от нее взгляда, Дрейк продвигал свои загрубевшие пальцы в ее горячую влажную глубину до тех пор, пока они не оказались в самой сердцевине ее женственности. В ответ Пэйтон, забывшись от удовольствия, инстинктивно потерлась об него, как кошка.
Он не мог вынести такой сладкой пытки ни секундой больше. Освободившись от захвата ее рук, Дрейк отодвинулся и принялся расстегивать бриджи, срывая при этом пуговицы, пока его эрекция не вырвалась на свободу. Не озаботившись даже спустить штаны пониже, он расположился между ног Пэйтон, задержавшись лишь на мгновение, желая убедиться, что в этот раз он сможет сдержать себя и сначала увидит, как она достигнет пика, а потом уже получит свое.
Но затем, совсем как в прошлый раз, Пэйтон слегка придвинулась к нему, приподняв бедра так, что головка его члена погрузилась в ее мягкие теплые глубины. Но этого было достаточно, чтобы он тут же потерял самообладание. Следующее, что осознал Дрейк, был его дрожащий стон, и он погрузился в нее так глубоко, что испугался, не пронзил ли девушку насквозь.
Пока Дрейк наслаждался ощущением тела Пэйтон, обжигающий жар начал распространяться из ее сердцевины. Она удерживала его невероятно тугой хваткой, совершенно не сознавая — он был уверен в этом — той власти, что имела над ним, затем Дрейк ощутил, как руки Пэйтон обвились вокруг его шеи, а спина — выгнулась. Горячие мышцы, которые так крепко удерживали его эрекцию в своем плену, начали сокращаться, и он понял, что каким-то невероятным образом она достигла кульминации, даже ни разу не пошевелившись. Мускулами, о которых она наверняка даже не подозревала, Пэйтон ласкала, дразнила и пыталась затянуть его в себя еще глубже. Он застонал и склонил голову, прижимаясь ртом, все еще орошенным соками ее желания, к губам девушки.
В этот раз, когда он достиг кульминации, он сдерживал себя не более чем раньше. Только теперь Пэйтон лежала на мягком песке, а не на грубых камнях, так что когда Дрейк вколачивал себя в ее тело, он знал, что не причиняет ей боли. Когда же он пришел в себя и смог приподняться, чтобы взглянуть на нее, дабы убедиться, что Пэйтон цела и невредима, она улыбнулась ему с выражением, которое можно было охарактеризовать не иначе как самодовольное.
— Я думала, — произнесла она хриплым голосом, — что ты собирался идти за дровами для костра.
Дрейк взял локон ее волос и поднес к своим губам.
— Я передумал, — ответил он.
— Милости прошу, — промолвила она, — передумывать в любое время, как тебе захочется.
Глава 26
Пэйтон не могла припомнить, чтобы когда-нибудь была так счастлива. О, она думала, что когда была маленькой и бегала по палубам отцовского корабля босиком и с хвостиками, то была вполне счастлива. И до появления мисс Уитби, когда Пэйтон было достаточно просто изредка оказаться рядом с Коннором Дрейком за одним столом во время обеда, она была счастлива.
Но с тех пор, как она стала женщиной, — а она полагала, что это случилось вскоре после ее семнадцатого дня рождения, когда Мей Линг объявила, что возвращается к своей семье, поскольку долг ее исполнен, — Пэйтон еще не чувствовала такого довольства, спокойствия, такого… счастья.
Возможно, она не имела права на такое чувство. В конце концов, они с Дрейком все еще подвергались смертельной опасности. «Ребекка» или «Королева Нассау» могли показаться на горизонте в любой момент. Им все еще приходилось прятать свои костры по вечерам и по возможности держаться подальше от пляжа. Но какое все это имело значение? Пэйтон оказалась на необитаемом острове с человеком, в которого была влюблена с четырнадцати лет. И что еще важнее, он тоже любил ее. Она была твердо уверена в его чувствах. Мало того, что Дрейк признался в этом, чувство сквозило в случайных поступках, например, когда он умывал ей лицо и искал, чем бы вытереть. И еще он доказывал это тысячью способов каждый божий день. Пэй достаточно было сказать лишь слово — к примеру, что ей хочется омара на ужин, — и он все исполнял. Она была самой везучей из девушек и знала это. Пэйтон даже заключила перемирие с Богом и, в конце концов, простила его за то, что он отнял у нее мать. Пэйтон чувствовала, что, когда Дрейк занимается с ней любовью, это сторицей возмещает всю боль, причиненную ей в прошлом.
И все же, как бы счастлива она ни была, приходилось проявлять некоторую осторожность по отношению к Дрейку. Не то чтобы она боялась его, или ее страшило то, что если их спасут, он бросит ее ради другой, которую не перепутаешь с мальчишкой и которая точно знает, откуда берутся дети, но она опасалась того, что ей однажды сказала Джорджиана, когда Пэйтон спросила ее, почему та вышла за Росса. Пэйтон наивно полагала, что Джорджиана приняла предложение брата, потому что любила его, и теперь она, конечно же, твердо знала, что ее невестка и в самом деле любит Росса… по крайней мере, по-своему, но совсем не так, как Пэйтон любила Дрейка.
Как бы то ни было, Джорджиана, будучи на несколько лет старше Пэйтон, не упустила возможность дать сестре своего мужа небольшой совет: «Женщине лучше выйти замуж за человека, который любит ее немного больше, чем она его. В этом случае у нее есть преимущество перед ним».
Пэйтон всегда помнила этот совет. Она понятия не имела, правильно это или нет, хотя подозревала, что в случае Росса и Джорджианы такое возможно. И должна была признаться себе, что это немного ее беспокоит, поскольку совершенно твердо знала, что любит Дрейка всем своим существом, со всем пылом и страстью первой любви. Пэйтон вовсе не была уверена, что он любит ее сильнее, чем она его. В общем-то, у нее был другой взгляд на происходившее: ведь Дрейк, в конце концов, опытный мужчина. Он, безусловно, знал десятки женщин, гораздо искушеннее и интереснее самой Пэйтон. Если после того, как их спасут, — а в том, что это однажды произойдет, она не сомневалась, — он останется с ней, то как она сможет быть уверена, остался он потому, что любит ее, или потому, что в противном случае ее братья прикончат его за то, что Дрейк и Пэйтон вытворяли вместе?
В этом и заключались ее сомнения. Они не мучили Пэйтон неотступно: так, посещали иногда по ночам, когда она лежала в объятиях Дрейка и глядела на звезды.
Дрейк вовсе не был тем любовником, каких воспевают в стихах. Он редко говорил ей, что любит, и не употреблял при этом дополнений «я люблю тебя до смерти» или «я ужасно тебя люблю», и — уж конечно — не превозносил до небес ее красоту, за исключением одного случая, когда он заметил, что ступни у нее просто поразительно маленькие по сравнению с его. И все же Пэйтон чувствовала, что по-своему он очень к ней привязан. Она понимала это не по тому, как он занимался с ней любовью, что случалось часто и в большинстве случаев весьма впечатляло, а по едва заметным намекам, которые проскальзывали тут и там, и которых сам Дрейк, похоже, не осознавал.
Взять, к примеру, тот факт, что они оказались в ловушке на острове. Им никак не удавалось избегать друг друга. По правде, когда Пэйтон хотелось побыть одной, приходилось ждать, пока Дрейк заснет или будет занят охотой, чтобы добыть какую-нибудь дичь на ужин. Все остальное время он разговаривал с ней, или занимался с ней любовью, или просто смотрел на нее — и все это постоянно. Да так, что когда Пэйтон поймала его на том, что он опять разглядывает ее, то была готова запустить в него кокосом, если бы тот оказался под рукой.