– Вы меня помните, господин Трайков?
– Ну, разумеется, господин комиссар, – кивнул Сабинин. – У меня о вас сохранились самые приятные воспоминания.
– В таком случае, зачем же столь официально? Зовите меня просто господином Мюллером… Я вас не оторвал от каких-либо важных дел?
– Я свободен, как ветер. Всецело к вашим услугам.
– Ловлю вас на слове, – с обезоруживающей улыбкой сообщил австрияк. – Быть может, мы побеседуем за столиком в кафе?
– Ради бога, – кивнул Сабинин.
– Вот и прекрасно. Всего хорошего, герр доктор.
«А этот-то с какой бедой на мою голову? – растерянно подумал Сабинин, усаживаясь за столиком в заведении пана Ксаверия. – Случайно забрел в наши края? Что-то не верю я в такие случайности. Да и русский неспроста знает, колбасник…»
– Кофе с ромом? – любезно предложил Мюллер. – Насколько мне известно, вы его предпочитаете здесь всем другим напиткам.
– Пожалуй, – спокойно сказал Сабинин.
Ах, вот даже как… Пытается впечатление произвести, полицейский сопляк, представить себя грозным всевидящим оком. Или что-то за этим кроется?
– Как вы догадались насчет моего любимого напитка? – спросил он непринужденно.
– При чем здесь догадки? – с легкой улыбкой сказал Мюллер. – Я не строю догадок, я точно знаю, – и, не изменившись в лице, бровью не поведя, закончил немецкую фразу на весьма чистом русском, – что именно вы предпочитаете на обед, с кем встречаетесь в приватной обстановке и еще многое…
– Простите, не понимаю…
– То есть?
– Языка не понимаю, на котором вы вдруг заговорили…
Австриец смотрел на него с легкой насмешкой:
– Господин Трайков, а вам не кажется, что вы сейчас выглядите несколько жалко, пытаясь валять ваньку? – Это опять-таки было произнесено по-русски. – Собственно говоря, почему вы с таким упорством открещиваетесь от знания русского языка? – Он строил фразы, виртуозно перемешивая немецкие слова с русскими, так что западня таилась на каждом шагу. – Бросьте. У вас вполне понимающий вид… В конце концов, что странного можно усмотреть в том, что болгарин знает русский?
– Да ничего, пожалуй, – вынужден был признать Сабинин.
– Вот видите. Что же вы притворяетесь? – Мюллер уставился на него весело, пытливо. – Нужно уметь притворяться, господин Трайков, а вы, сдается мне, этим искусством плохо владеете…
– Мало ли какие могут быть причины…
– Например? – быстро спросил Мюллер.
– Ну, так сразу и не скажешь… – пожал плечами Сабинин, уже видя, что дело оборачивается весьма неприятной стороной.
– Господин Трайков, – проникновенно, доверительно сказал комиссар. – Мы с вами можем сидеть здесь до вечера, плетя эти словесные кружева… Но есть ли смысл? Вы мне кажетесь не вполне опытным в некоторых вещах, но тем не менее рассудительным человеком, отнюдь не фанатиком и не ограниченным догматиком… Вы, по моим наблюдениям, любите жизнь во всех ее проявлениях, не чужды некоторого, я бы так выразился, эпикурейства… С человеком вроде вас не в пример легче иметь дело, нежели с фанатиками и догматиками…
– Вы не могли бы изъясняться проще? – спросил Сабинин.
– Извольте. Служба моя трудна и тяжела, господин Трайков. Особенно во времена, связанные со столь значительными событиями, каким, безусловно, является предстоящий визит наследника престола, а то и самого государя… Все подняты на ноги, полиция работает без регламента времени и выходных дней… но наши труды не исчерпываются бравым стояньем в парадной форме на маршруте проезда высоких гостей. Отнюдь. Все обстоит как раз наоборот. По крайней мере, для многих из нас…
– Туманно, – сказал Сабинин. – Крайне туманно.
– Ну что же… Я, как человек деликатный, не смею подробно выспрашивать, насколько активно вы участвуете в… деятельности определенного рода. Это в принципе ваша частная жизнь, до тех пор, пока она не войдет в противоречие с Уголовным уложением Австрийской империи. Я вас умоляю, не пытайтесь напускать на себя невинность и хлопать глазами с видом деревенского простачка, впервые в жизни узревшего танцовщиц в кафешантане… Вся округа знает, что за гости обитают в пансионате «У принцессы Елизаветы». Даже иные уличные мальчишки, пожалуй что, осведомлены… И вы мне предлагаете поверить, что туда может попасть случайный человек? Что для постороннего отыщется свободный номер? Нет, серьезно?
Сабинин угрюмо молчал, пытаясь угадать, что в этой ситуации предпринять, – то ли откланяться и убраться восвояси, то ли устроить скандал, поминая сплоченность европейских социал-демократов, о которой в прошлый раз говорил сам комиссар? Или все же отмалчиваться?
– По-моему, я в бытность свою здесь не нарушил законов империи, – сказал он, взвешивая каждое слово.
– О, безусловно! – воскликнул комиссар. – Я вас и не обвиняю ни в чем подобном. С нарушителями законов империи мы беседуем в комиссариате, куда их доставляют под полицейским конвоем, а с вами мы беззаботно сидим за столиком в кафе, и я вас угощаю на собственные деньги… Речь о другом, господин Трайков. Я превосходно понимаю, что не в состоянии пресечь деятельность… заведений, подобных вашему пансионату. Во-первых, я для этого слишком мелкая сошка, во-вторых, вы стараетесь не нарушать законов империи, в-третьих же… ну, мы уже касались этого вопроса при прошлой нашей беседе. Вздумай грубый полицейский бурбон ущемлять права политических эмигрантов, невинных и нежных, помянутому полицейскому просто-таки гарантирована выволочка от начальства, каковое, в свою очередь, вынуждено считаться с возможными запросами в парламенте и шумом на страницах местной социал-демократической прессы…
– Сочувствую, – кивнул Сабинин.
– Благодарю, – в тон ему ответил Мюллер. – Так вот, хотя я и не в состоянии предпринять какие-либо меры…
– Послушайте, а зачем, собственно, вам что-то предпринимать? – спросил Сабинин серьезно. – Вы сами говорите, что никто из нас не нарушает ваших законов…
– Я не одобряю той деятельности, которой вы здесь заняты, – отрезал комиссар. – Зараза имеет свойство распространяться… Любая революционная деятельность, на мой взгляд, крайне пагубна. И некоторые наши деятели, поддерживая вас ради мелких политических выгод, на деле рискуют гораздо больше, чем в состоянии осознать…
– Интересно, – вкрадчиво спросил Сабинин, – а вы в состоянии повлиять на этих… деятелей или хотя бы заставить их к себе прислушаться?
Судя по печальному виду комиссара, насупившегося и поджавшего губы, Сабинин грациозно и мастерски наступил на любимую мозоль…
– Это не имеет отношения к нашей беседе, – отрезал Мюллер. – Я, с вашего позволения, закончу свою мысль. Действовать я не в силах. Но знать обязан. Я должен знать, что происходит за стенами таких вот уютных, чистеньких пансионатов. В этом я вижу свою обязанность. Вам развивать эту мысль далее или вы и так меня понимаете?
– Бог ты мой, – сказал Сабинин. – Уж не собираетесь ли вы мне предложить…
– Вы прекрасно поняли мою мысль, – с вежливой улыбкой опытного дипломата кивнул молодой полицейский.
– Что же, прикажете выступать в роли полицейского шпика?
– Информатора, – мягко поправил Мюллер. – Шпики – это у вас, в России, хотя лично я не согласен со столь уничижительным термином, естественно полагать, что полиция любого государства, где имеются внутренние… проблемы, прибегает к услугам негласных сотрудников. И все же, господин Трайков, ситуация в корне противоречит той, к которой вы привыкли в России. Там, согласен, ваша деятельность в качестве негласного помощника полиции обязательно привела бы к арестам, судебным процессам, а то и смертным приговорам. Между тем здесь, повторяю и подчеркиваю, речь идет лишь о поставке информации и не более того. Ваша откровенность не повлечет для ваших друзей ровным счетом никаких… последствий. Или я неправ?