— Нет необходимости рассказывать мне все подробности. Я могу сэкономить тебе несколько минут. — Его голос стал вдруг суровым. — Когда ты отвергла меня в Лондоне, я кое-кого порасспросил, чтобы понять, что произошло, и разобраться в причинах, по которым ты это сделала. Я узнал достаточно, чтобы быть уверенным в одном: в страстном желании твоей семьи выставить тебя на аукционе невест, и чем скорее, тем лучше. Как ты наверняка догадываешься, ты ценный товар.
Синтия вздрогнула, и Дерек немного смягчил тон.
— Что для меня менее ясно, любовь моя, так это то, почему ты разрешаешь использовать себя таким образом. Почему ты должна жертвовать собой для того, чтобы они могли пополнить свои карманы?
Его обращение — он сказал «любовь моя»! — взволновало ее.
«Мне нельзя плакать, — в отчаянии напомнила она себе. — Как бы он меня ни называл».
— Это не так уж трудно понять. — Она попыталась ответить спокойно, но ее выдала дрожь в голосе. — Так устроен мир. Так было всегда. Дочерей выдают замуж, чтобы увеличить состояние своих семей.
Она увидела, как в его темных глазах вспыхнул гнев, и жестом показала, что умоляет его молчать.
— Ты согласился выслушать меня и не спорить.
— Да, — процедил Дерек сквозь зубы. — Продолжай.
— Я легко могу себе представить, что ты обо мне подумал!
На нее вдруг нахлынули воспоминания. Как же больно ей было вспоминать выражение удивления на лице Дерека на том несчастном балу, даже больнее, чем то, с каким гневом и горечью он смотрел на нее, когда они встретились во второй раз. Но она понимала его чувства, ведь ее поведение могло вызвать только презрение. Она, верно, так глубоко ранила его сердце, что он все еще после стольких лет на нее сердится. И это было самым невыносимым, потому что у нее не было намерения причинять ему такую боль.
Она на минуту закрыла глаза, чтобы скрыть боль и ту вину, которую за собой чувствовала.
— Мне очень жаль, — прошептала она. — Прости меня за мою холодность, но я больше виню себя в другом. — Она заставила себя посмотреть ему прямо в глаза. — Мне не следовало поощрять тебя.
— Черт возьми! Не извиняйся за это! — У него вырвался какой-то придушенный смешок. — Это мне как раз нравилось больше всего.
Синтия понимала, что он хочет заставить ее улыбнуться.
— Нет, это было ошибкой. Мне следовало бы это понять и не поддаваться искушению.
— Ты говоришь это серьезно?
— Да.
— Что ж. — Он был явно огорошен ее ответом. — Ты с этого начала — я имею в виду, что была не против моих ухаживаний, и мне бы очень хотелось, чтобы так было и дальше. Зачем было, например, намекать мне, что мы встретимся на этом несчастном балу, если все, что ты хотела, — это унизить меня?
— Тебе, наверно, показалось это очень странным.
— Я бы употребил другое слово, но «странно» сойдет.
Синтия опустила глаза и уперлась взглядом в его колено, кстати, очень привлекательное: сильное и хорошей формы.
— Я не собиралась разжигать страсти. Я хотела… Думаю, ты знал, чего я хотела.
— Мне все еще будет приятно услышать это от тебя.
Слабая улыбка осветила ее лицо.
— Я хотела танцевать с тобой.
— И все? Ладно, это не важно. Я не буду искушать судьбу.
Она не смела поднять на него глаза: он сказал это с такой теплотой в голосе, что она побоялась, что расплачется.
— А что заставило тебя изменить решение?
— Мне пришлось. В тот день, когда мы встретились в парке, ты помнишь? Я была с Хендерсонами.
— Помню.
— Мистер Хендерсон сначала тебя не узнал. Только по пути домой он вспомнил, где он видел тебя в последний раз и кто ты. Он сказал мне и своей жене, что ты секретарь лорда Стоуксдауна. Сначала он даже почувствовал себя немного оскорбленным из-за того, что ты осмелился заговорить с ним. А потом ему пришло в голову, что это была отличная шутка. Он стал смеяться над твоей смелостью и поддразнивать меня, клянясь, что это моя красота заставила тебя нарушить приличия и разыграть эту сцену. Что это я своей красотой притянула тебя к нашей карсте и тому подобное. Ничего плохого он не имел в виду. Он, естественно, не догадался, что мы уже были знакомы, и просто надо мной подшучивал. Но… — Она почувствовала, что краска снова заливает ей лицо, но все же посмотрела на Дерека. — Дерек, пойми меня… — Ее голос дрогнул. — Я так испугалась, когда узнала… когда поняла…
Приличных слов, чтобы сказать ему об этом, не было. Почему она этого не предвидела? Какие бы слова она ни подобрала, все они будут звучать как оскорбление. И сейчас — только сейчас — она поняла, что это действительно оскорбление.
Убийственно тихим голосом он закончил за нее предложение:
— Когда ты поняла, что я беден.
Она сжала ладонями пылающие щеки.
— Господи, как подло это звучит.
— Правда часто неприглядна. — Он выглядел сердитым, но она знала, что на самом деле была задета его гордость. — И насколько же бедным я, по твоему мнению, был, Синтия?
Слишком бедным, чтобы содержать семью? Неужели ты принимала меня за негодяя, который заманивает в свои сети приличных женщин, не имея при этом намерения на них жениться?
— Нет, что ты, я никогда так не думала!
— Тем не менее ты прекрасно объяснила внезапную перемену в своем поведении.
Отвращение — вот что она увидела в его взгляде.
— К тому моменту, когда я увидел тебя на балу в посольстве, ты уже обнаружила, что я не тот богатый джентльмен, за которого ты меня принимала. И ты отнеслась ко мне соответствующим образом, не так ли?
— Мне пришлось это сделать, Дерек. Разве ты этого не понимаешь? — Она подняла на него умоляющий взгляд и дотронулась до его рукава. — Не понимаешь? Я пыталась быть доброй.
— Доброй? — Он отшатнулся от нее. — Это так ты представляешь доброту?
— Да, — Рука, лежавшая на его рукаве, дрожала. — Я знала, что не могу позволить тебе преследовать меня. Тогда я считала, что тебе будет легче, если ты возненавидишь меня. — Ее глаза наполнились слезами: у нее уже не было сил их сдерживать. — Это сработало, разве не так? Дерек, умоляю тебя, скажи, что это тебе помогло. Скажи… Ради Бога, скажи, что мои страдания были не напрасны. — Из ее груди вырвался всхлип. — Ты себе даже представить не можешь, чего мне стоило унизить тебя.
Он был ошеломлен. Синтия глубоко вздохнула, проклиная себя за то, что выдала свою слабость. Она стерла постыдную влагу со щек и сказала:
— Извини, я дала себе обещание не плакать. Но мне никогда не удается его выполнить, когда дело касается тебя.
Он тут же потянулся к ней, чтобы заключить в объятия, Но Синтия отпрянула и уперлась руками ему в грудь, чтобы удержать его.
— Нет, — сказала она прерывающимся голосом. — Не надо быть ко мне добрым. Делай что хочешь, только не прикасайся ко мне. — Она вдруг поняла, что смеется и плачет одновременно. — Иначе будет хуже нам обоим.
Он молча достал носовой платок и протянул его Синтии.
— Спасибо. — Стараясь сохранить хотя бы каплю достоинства, она промокнула слезы и несколько раз глубоко вздохнула. — По-моему, я сейчас потеряла две драгоценные минуты.
— Ты потеряла не меньше десяти. А если все, что ты собиралась сделать, — это попрощаться со мной, ты вообще понапрасну потеряла время.
Она посмотрела на него с опаской:
— Что ты этим хочешь сказать? Я пыталась тебе объяснить… О, кажется, я поняла. Ты имеешь в виду, что на самом деле я ничего не объяснила.
— Синтия, любовь моя, ты и не можешь ничего объяснить, — убежденно возразил он. — В то мгновение, когда ты созналась, что чувствуешь то же, что и я, ты проиграла. — Он улыбнулся. — Я никогда не позволю тебе сказать мне прощай. — И хотя он произнес эти слова шепотом, его взгляд был полон уверенности и бесконечной нежности.
Он взял носовой платок из ее внезапно ослабевших рук, осторожно вытер влажные щеки, сложил платок и, поцеловав его, положил обратно в карман. Все это время она провожала его действия беспомощным взглядом. В голове был полный хаос. Она каким-то образом все испортила или что-то напутала. Ей почему-то не удалось все объяснить ему. Если бы он понял, он отпустил бы ее. Так поступил бы любой человек, будь он джентльменом.