Уверенные руки поднимают Джина, притягивают ближе к восхитительному, идеально сложенному телу, отнимают джиновы ладони от загоревшегося лица. Стул медленно катится назад, пока Джин в кольце рук, без сантиметра между телами, сам жмется ближе, проезжаясь пахом по паху. Даааа, Чонгук и там мужик, вырос так вырос. Мысли о эрекции Гука, запрятанной сейчас в жесткую джинсу, снова и снова, раз за разом выносят Джина за пределы вселенной. Совсем не мелкий мелкий никак не помогает Джину собраться, медленно толкается твердыми бедрами, втирается всем телом, вминает горячие пальцы в джиновы бока.
Любимое лицо в считанных миллиметрах от Джина, резкие, сиплые выдохи овевают губы, пока Гук дышит сквозь зубы, смотрит шальными глазами.
— Можешь не отвечать. Я выиграю этот турнир. Для нас… — еще одно обещание разлетевшемуся на миллион осколков Джину перед утренним, ежедневным, кофейным поцелуем.
Упертый тонсен сдерживает каждое свое обещание. И с каждым новым «завтра» дарит и дарит поцелуи, объятья, себя. Утягивает Джина все дальше и дальше в пучину исступления и похоти.
Вкус американо и макиато мешается на губах, и Джин пьет, глотает, дышит чужими выдохами, меняется своими, умирает в этот рот, пока чужие губы ласкают, нежат, гладят в ответ. Сплестись языками, огладить, потереться, попробовать на вкус, отдалиться и опять коснуться. Танцевать языками этот медленный, чувственный танец, сгорая и возрождаясь, как та птица Феникс. Поцелуи все крепче и крепче, все жарче и ярче, объятия теснее. Дыхания не хватает, перед глазами плавают пятна. Джину хочется впаяться, вплавиться к нему под кожу, ближе к сердцу, сраститься мышцами, венами, нервами. Крышесносно. Неимоверно. Джиново до Луны и обратно. Его Чонгуки.
Джин его ждал всю жизнь. Именно Его.
Джин открывает глаза, продолжая целовать и получая поцелуи в ответ, цепляется взглядом за серьезное, мужественное лицо. Закрытые глаза, трепещущие веки, сведенные в морщину широкие брови. Чонгук целуется так же основательно, обстоятельно, выкладываясь по полной, отдавая всего себя Джину.
Его никто так не целовал.
И что бы там не выдумывал Гук, будто бы Джин все еще «не», неправда. Джин вполне себе «да». Только вот. Джина. Никто. Так. Не. Целовал.
Скоро начнется учебный день, скоро в кабинет студенческого совета придут еще студенты, и парням надо разойтись по учебным классам. Но оторваться сил нет. Последний поцелуй, последние объятья, последний общий выдох. Красные губы, бешеные взгляды, трясущиеся руки, яркие пятна на мужских, твердых скулах.
Кульминация не за горами.
— Чонгуки, а все-таки, почему мне макиато, а тебе американо? — жалкая попытка выдохнуть, успокоиться, задержать их общую сказку на лишние минуты.
Чонгук оглядывается на пороге, выдает как на духу:
— Потому что ты мой сладкий, карамельный макиато, а я твой крепкий, суровый американо, — и вдруг опять светит лукавой, озорной улыбкой, как будто самому смешно от подобной банальщины.
Боже. Привет 20 лет*. Джин не может удержаться от смеха.
— Чонгуки. В следующий раз отдай мне американо. Я люблю американо.
Счастливый смех катится гулом по маленькому кабинету. Джина, засмущавшегося от собственных нечаянных слов разглядывают пристально и нежно.
— То-то и оно, хён, то-то и оно. Как и я — макиато.
Джину успокоиться никак не получается.
========== 27.3 ==========
Джин еще не все сказал.
День наперекосяк.
На занятиях Джин самым позорным образом витает в облаках. Расфокусированный взгляд замирает на осеннем пейзаже где-то там за пыльным окном, ручка то и дело выпадает из пальцев, пока он в мыслях снова и снова возвращается в сегодняшнее кофейное утро. В голове прокручивается, как на репите: «А ты меня наградишь, наградишь, ты награди, меня награди…», и на каждом повторе сомнений все меньше, а предвкушения все больше и больше. Богатая фантазия Джина выдает картины одну за другой: Чонгук в добоке*, разгоряченный схваткой, потный, босой, мокрая челка прикрывает бешеные глаза. Джин кусает губы, изгибает судорожно спину и готов захныкать от невысказанной жажды. Тормоза отказали, остается только с разгону лететь в бездонную пропасть…
На паре по макроэкономике в кой-то веки Джин абсолютно глух к лекции профессора Има и нем, когда приходит время выходить к кафедре с подготовленными ответами. В голове пусто. Ветер свистит от уха до уха, закручиваясь в вихри, и все, на что Джин способен — тянуть губы в растерянной улыбке на откровенное недоумение преподавателя.
— Ким Сокджин! Ты случаем не заболел? — профессор Им внимательно разглядывает студента, откровенно плавающего по теме предмета в звенящей тишине, создаваемой удивленными одногруппниками.
Понятное дело, заучка всея факультета внезапно то ли оглупел, то ли обнаглел. Молча стоит перед преподавателем, а если не молчит, плетет какую-то ересь и давит глупые улыбки.
— Да, сонсенним… Кажется, я болею, — Джин подхватил инфекцию похоти и на всю голову болен Чонгуком. Симптомы известны: Чонгук поднимает ему температуру, жжет ожоги на губах, плавит кости, выжигает Джина до пепла.
— Иди-ка ты тогда домой лечиться… — суровый профессор готов дать поблажку любимому студенту, который так откровенно и явно не в себе.
В общаге Джин долго разглядывает себя в зеркале. Каких-то полдня, а в отражении совсем другой человек. Этот знакомый незнакомец смотрит уверенно, держит высоко голову и, кажется, умеет мечтать. Прочь напускную строгость, за которой так легко можно спрятать неуверенность и страх, прочь скованность и напряжение. Альтер-эго в зеркале медленно тянет с себя кипенно-белое полотно скромной рубашки, высвобождает ремень из шлевок пояса штанов. Молния на ширинке классических брюк возмущенно вжихает, пока уверенные пальцы тянут ее вниз. Джин пинком ноги откидывает груду вещей и внимательно, напряженно вглядывается в себя. Какое-то девичье нежное лицо, большие губы, мягкие щеки, маленький подбородок. Бескомпромиссно широкие плечи, но узкое все остальное: талия, бедра, ноги. Девчонки сходят по нему с ума, парни сохнут, менеджеры продюсерских агентств даже сейчас, почти в 24 года* останавливают его на улице, предлагая стать знаменитым. Но что толку от его сомнительной девчачьей красоты, если внутри вакуум. И живешь 24/7 с чувством, что в любой момент пустота втянет в себя хрупкую оболочку и она пойдет трещинами, скукожится и усохнет. Джинова красота все это время только портила ему отношения с отцом, жизнь, отравляла несбыточными мечтами. И только Чонгук сумел придать ей наполнение, смысл и цель, заполнил Джина счастьем, страстью, любовью. Напитал так, что даже распасться на атомы совсем не страшно.
Хочется почувствовать то, что ощутит Чонгук, получая свою награду. Хочется убедиться, достаточно ли хорош приз для его победителя. В том, что Чонгук победит, Джин даже не сомневается, таких упертых он еще не встречал. И поэтому руки тянутся огладить, ощупать, оценить бархатистость и тонкость собственной кожи, твердые мускулы под ней, жар паха. Джин неторопливо проводит руками по груди, касается припухших сосков, напрягшихся в предвкушении. Сползает пальцами по талии, прослеживает буквы Louis Vuitton на резинке боксеров, кружит по бедрам. Ему немного надо, чтобы загореться, и вот уже член стоит по стойке смирно, пачкая темными пятнами черное белье. Огладить ладонью член, спрятанный под эластичным хлопком, пройтись жменью по всей длине, собирая нетерпеливо ткань. Очертить линии напряженной эрекции, представляя совсем другую руку.
Отражение в зеркале повторяет все движения, загорается пятнами возбужденного румянца, смотрит томно и вызывающе. Джин полон Чонгуком, и, кажется, скоро будет наполнен еще больше. Он отнимает руки от горящего в ожидании тела. Стыд, страх, возбуждение, страсть — гремучий коктейль из чувств вышибает клеммы в голове Джина похлеще «смерти в полдень»**.
Джин представляет, что происходит между двумя парнями, и немного, совсем немного паникует. Как все будет? А вдруг больно? Его малыш Чонгуки — сомнительный малыш там, и у Джина дергается глаз при мысли, что все то, что нескромно распирает ширинку штанов того, каким-то образом уместится… э… в Джине. Есть от чего занервничать. А вдруг это не понравится Джину? А вдруг не понравится Чонгуку? Как он понимает, опыта в части такого секса нет ни у одного, ни у другого. И тут же успокаивается. Это же Чонгук. Когда у него что-то не получалось? И когда это то, что делает с ним мелкий мерзавец не нравилось самому Джину? Он просто доверится Чонгуку в тысячный раз.