— Будешь?
— Блядь…
Крышесносно красивый, извивающийся под свои пошлые стоны, предлагающий себя Джин, делает Чонгуку охуенно, до звёзд, до трясучей лихорадки, но смазка и резинки остались в рюкзаке где-то на пороге квартиры.
— Хён, я сейчас…
Метнуться молнией, сдирая все с себя по пути, и наконец-то замереть, разглядывая доставшееся Гуку совершенство и ловя откровенные взгляды в ответ. Гладкое, цвета чайной розы тело хочется облизать с ног до головы, распробовать губами, зубами, языком каждый сантиметр, расцеловать каждое сладкое, нежное местечко. Прислониться кожа к коже, как давно мечталось, сцеловывая заново выдохи с ярких, опухших губ. Гладить смуглую тонкую кожу, широко, щедро проходясь ладонями по шелковой гладкости. Толкнуться на пробу пахом, и ещё, и ещё, проезжаясь по всей длине, ловя губами томные всхлипывания. Его Джини-хён дышит мелко, часто, сипло и кажется, готов к продолжению.
— Давай же, Гуки… не тяни! — жадный, горячий, страстный сонбэ, дорвавшийся до Чонгука.
Чонгук торопливо мажет пальцы смазкой, а дальше от торопливости не остаётся и следа.
— Ты куда-то спешишь, хён? — пока рука медленно оглаживает трясущиеся ноги, толкает их ещё шире. Чонгук целует круглые коленки, сминает языком горячую кожу бедер, тонко чувствуя клубящееся желание старшего. Касается, толкается скользким пальцем там, где узко, тесно, жарко. Прижимается губами опасно близко к паху на каждый болезненный стон, на каждую лихорадочную дрожь. Добавляет пальцы, растягивает, не желая причинить боли своим немаленьким размером. Чонгук он такой, ему не надо про это читать, узнавать, спрашивать, он просто развитый не по годам. Он просто чувствует каждой клеточкой, каждым нервом своего президента. Отвлекает дальше, губами, языком, дыханием от дискомфорта там. И его сонбэ отвлекается, стонет жадно, комкает белье и насаживается сам на пальцы. Чонгука простреливает от шеи до ног от того, как сжимается Джин на его пальцах, как нехотя расходятся и плотно смыкаются стенки на костяшках пальцев.
— Спешу… блядь… на тот свет, за оргазмом… — Джин перемежает слова с шипением, на каждый наглый толчок, на каждое движение пальцев, ласкающих его внутри. Сердце вскачь, в глазах пунцовый туман, и Джин уже опасно близок к пункту назначения.
— Посмотри на меня, хён… — Чонгук нависает, подхватывает его под коленками, толкает ноги себе за талию, тяжело, интимно касается уже спрятанным в резинку членом. Ласкает горячим взглядом, обещая нечто чудесное, — Я буду осторожен…
Получает пяткой по спине и повелительный, жаркий окрик «да бери уже!» Без шуток, такой Джин выносит Чонгука за пределы вселенной, открытый, откровенный, раскованный. Дающий, дарящий себя. И Чонгук берет. Сначала медленно, сцепляя зубы, покрываясь потом от усилий сдержаться, потом быстрее и быстрее, глубже, на всю длину, во всю мощь. Руки набухают венами, наливаются мускулами по обе стороны от запрокинутой головы. Поясницу тянет скорым оргазмом, но ни за что не раньше мечущегося, толкающегося, извивающегося на его члене Джине. Наконец-то он его поймал, захватил, отвоевал, забрал себе.
Пришпилил, как бабочку на иглу.
— Нравится?.. — Чонгук крутит по постели своего сонбэ, меняет позы, то наращивает темп, то сбавляет, выходит полностью и толкается опять одним плавным слитным движением. Переворачивает, выгибает в пояснице и натягивает на всю длину до пошлого хлопка влажных тел. Интуитивно находит местечко, четкие, ритмичные удары по которому вышибают все клеммы в голове старшего. Улавливает каждый судорожный вздох, каждое ответное движение бедер. Прижимает ближе, насаживает на себя, вытрахивает своего хёна до блаженной пустоты в голове.
Оргазм накатывает как цунами. Безбрежный, неудержимый, сносящий все на своём пути. Джину достаточно лишь коснуться себя, сжать ладонью ниже головки, и взрыв крошит его на атомы, выбивает тягучий вопль, сминает Джина в точку, дальше которой только небытье. Блядский засранец, утрахавший его вусмерть догоняет Джина тут же, с громким, томным стоном валится сверху, прилипаясь потным, мокрым телом к такому же мокрому старшему.
Раскуроченная, мокрая постель, горячий потный Джин под Гуком, вперивший ошалевший взгляд куда-то явно в другое измерение. Влажную кожу тут же холодит сквозняк, и Гук осторожно тянет член с размягшего входа, нехотя, еле-еле сползает с сонбэ, укрывая их двоих покрывалом. Все тело ломит от праведных трудов и удовольствия.
— Чонгуки… я ж тебе не ответил на вопрос… — Джин так же лениво ныряет ему под руку, дышит в шею, гладит тёплой ладонью мышцы на груди.
— М-м-м?
— Мне нравится, Гуки… Очень нравится…
Позже, намного позже Чонгук отведет таки уставшего хёна под такой долгожданный им душ. И там, не сдержавшись, от одного только вида капель по телу старшего, зачесанных мокрых волос и пены по коже, возьмёт его заново, без резинки, оперев на бортик ванны. Протащит себя еще раз по опухшему, мягкому, чувствительному, сладкому. Прости, хён, но Чонгук молодой, влюбленный, дорвавшийся.
И хён терпит, ахает на самых острых моментах, толкает себя снова навстречу, дрожит снова и снова взлетает, а потом признается, спрятав лицо Гуку в плечо, что вот ТАК он раньше никогда «не…»
А совсем уж поздней ночью неугомонный Чонгук вытащит Джина в круглосуточный магазин, потому что:
— Я молодой, растущий организм, приложивший уйму усилий сегодня, и я хочу есть…
И подкалывает всю дорогу пыхтящего, хромающего на обе ноги старшего:
— Странно, Джини-хён, а почему ноги-то? Я же тебя не в ноги…- и ржёт, притрушенный на всю улицу.
— Если бы я мог тебя сейчас догнать, я бы дал тебе пендель… — Джин бухтит как дед, но блядь, как же там больно. Тогда было не больно, а сейчас за все два раза настигла расплата.
А мелкий засранец продолжает издеваться над Джином:
— Буду тебя любить чаще, чтоб ты никогда не смог ни догнать, ни дать по заднице…
И Джин горит лицом и думает: Куда же чаще?
Чонгук таки дождётся от Джина рамен. И уплетая его за обе щеки в пустой, необжитой кухне, восторгаясь кулинарными талантами сонбэ под его насмешливые улыбки, мол, много ли таланта надо, приготовить рамен, Гук высказывает мысль, определившую потом всю дальнейшую жизнь Джина:
— Хён, может тебе после университета пойти учиться на повара? Я с ума сойду от счастья, если ты меня каждый вечер будешь кормить… А если еще и рядом будешь есть… гммм… Потом откроешь ресторан и станешь шеф-поваром… - Чонгук болтает, наяривает за обе щеки лапшу, а Джин вдруг задумывается. Миллионы вариантов будущего лежат у ног. Его лохматое, носатое единственное будущее сидит рядом с ним, настойчиво смотрит. Почему бы и нет?
Рассвет встречает парней на холодном балконе. Чонгук, проснувшийся от острого ощущения пустоты, находит сонного Джина, любующегося первыми лучами тусклого осеннего солнца. Чонгук возвращается за одеялом и укрывает обоих, вручает концы Джину, крепко обнимает старшего под тёплым коконом.
Нежное золото красит крыши и окна соседних домов, и воздух такой свежий, звенит тонкой ноткой в спящем, тихом мегаполисе.
— Может я зря не люблю многоэтажки, тут есть на что посмотреть…
Расслабленный Джин вздыхает и жмётся ближе в грудь Гуку, шепчет покорно:
— Без разницы, что смотреть, Чонгуки, чем любоваться. Лишь бы вместе… — разворачивается в сильных руках, улыбается смущённо, — Пойдём спать… И ты ведь знаешь, да?..
— Знаю, хён… и я тебя тоже очень люблю…