Чимин так же бодро разглядывает женские ножки, но общий вид грустнеет, и весьма ощутимо.
— Я ночевал в палатке Намджуна-сонбэ… В этот раз я хотя бы помню. Но знаешь, Чонгуки, лучше бы я еще раз забыл.
— Он что, тебя чем-то обидел? — у Чона крепнет неистовое желание втащить одному здоровому сонбэ. Хотя, почему здоровому? Спортивный, сильный Чонгук, много лет занимающийся тхэквондо выглядит не меньше этого крепыша, и уж точно сможет дать тому по щам. Раз за то, что опять крутится рядом с Сокджином, второй раз за то, что обижает маленьких.
— Ну, дальше поцелуев у нас ничего не зашло, но когда тебя целуют, и называют другим именем — это охуеть, как стремно. Жаль, память в этот раз надо мной не сжалилась.
— Мудацкий сонбэ. Хочешь, морду ему начищу? — Чонгук тянет ближе к себе маленького хёна, обнимает за плечи, даря тонсеновско-дружескую поддержку.
— Да ну, ты-то набьешь, а нам еще сколько учиться. Не забывай, он все еще наш сонбэ. Похуй, переживу, — Чимин почти равнодушно жмет плечами, укладывается на плечо младшего. — Да и жалко бить такую умную голову, у него знаешь какой айкью, вечно призовые места на универсиадах приносит. Сокджин-сонбэнним учится последний год и после него в президенты студенческого совета прочат Намджуна. Они с Сокджином-сонбэ — два сапога пара.
Ну уж нет. Сокджин, Намджун и пара - эти три слова никогда рядом стоять не будут.
— Ты же знаешь, что меня это никогда не останавливало, хён…
Когда это Чонгук с трепетом относился к отношениям хён-тонсен, сонбэ-хубэ? Наглый, упорный парень только накидывает на себя шелуху уважительного общения со старшими, которая при первом же дуновении слетает. Этим он пошел в отца. Тот, не будь таким упорным, наглым, пробивным, никогда бы не достиг того, что сейчас имеет. Некогда бесконечно почитать старших, хёнкать, сонбэнькать, когда в голове миллион планов, идей, а в кармане пусто. И на шее жена и двое пацанов.
Только вот Сокджинни-хён умудрился одним своим видом и взглядом вогнать Чонгука в состояние изумленного смущения. И то ненадолго.
Он задумчиво пожимает плечами, а Чимин улыбается, гладит младшего по густым волосам и закрывает глаза. Не выспался.
Розовый сонбэ так и не собирается подходить. И это бесит. Чонгуку достаточно одного взгляда, одного взмаха руки, даже одного движения гибкого пальца, чтобы понять и прийти. Выслушать и дальше строить планы. Противный Джин очухался, окружил себя девчонками, Намджуном и только быстрые, острые взгляды в сторону младшего, приобнявшего сонного Чимина, напоминают тому, что ночью что-то было.
«Пиздец тебе сонбэ, после обеда жди, — думает он, пристально разглядывая суетливого президента. — Подойду, и ты не убежишь. Я достоин разговора».
Намджун тоже стреляет каменными глыбами взглядов, как из катапульты, разглядывая серьезного Чонгука, растекшегося по нему Чимина, и тот их ловит и швыряет в ответ. Вот с ним бы он столкнулся. Желание надрать жопу Намджуну растет в геометрической прогрессии.
Майка Чонгука до сих пор на Сокджине. Мажет, пиздец, как это его мажет.
— Что же ты творишь, Джинни-хён…
Комментарий к 12
* “Желание быть кем-то другим – это пустая трата того, кем ты являешься”, - фраза сказанная Мерилин Монро.
========== 13 ==========
После обеда, после очередного мучительного приема пищи блядским ртом Джина, сонбэ сам ловит Гука около волейбольной площадки.
— Надо поговорить… — бросает Джин не глядя и широким шагом мчит к незабвенной речке, оставляя Чонгуку право его догнать.
Что ж… Сердце, ты готово? Нет. Где все слова, которые Чонгук готовил. Убедить. Обещать. Умолять. Признаться. Толку-то. Он уверен на сто процентов, что сейчас будет опрокинут со свистом, первый раз в жизни. То, что так ярко светилось, трепетало, пело в душе Гука этой ночью, сейчас растопчут жестокой ногой трусливого «взрослого».
Бледный сонбэнним обнаруживается в беседке, спрятанной в густой листве леса, подступающего к речке сплошной стеной. Он даже не стал садиться, видимо разговор планируется короткий.
Не успевает Чонгук зайти в беседку, как Джин сразу же переходит в наступление:
— Ты же понимаешь, что ничего не было? Я был пьян, не в себе, ты мне просто попался под руку. Я мужчин не рассматриваю в этом качестве, а уж юных пацанов тем более. Тебе лучше забыть все то, что было. Да это просто смешно, подумаешь, повалялись. Окстись, больше не смотри на меня.
Это больно. Это все равно больно. Упрямое, решительное сердце не хочет воспринимать смысл жестоких слов, качает их по венам, отравляя организм отказом.
Чонгук упрямо клонит голову:
— Так было или нет, хён? Понять, что ничего не было… Забыть, все то, что было… Мне кажется, ты и сам не понял, было или не было. Тогда я тебе скажу, Джинни-хён. Это было. Было здесь на речке. Было на источниках. Было в палатке. Было, а теперь кто-то трусит. Если тебе проще, забудь, а я забывать не собираюсь. И тебя в своих объятьях, такого жаркого и трепетного я тоже забывать не собираюсь…
С каждым словом бледный Джин бледнеет еще больше, под конец даже губы сливаются с цветом кожи. Одни яркие, цвета топленого шоколада глаза сверкают на поблекшем лице.
Не того он ждал от пиздюка. Что может быть проще: щелкнуть по носу юного парня, накатить на него авторитетом и оставить слово за собой. Этот упрямый, упертый лось со здоровым шнобелем и тяжелым взглядом раскатывать себя не дает.
— Я сказал, забудь. Ты мне совсем не интересен. Мне не интересны такие отношения. Мне вообще не до отношений! И перестань, в конце концов, называть меня хёном! — припечатывает на прощание Джин и вылетает из беседки.
«Беги, трусливый сонбэ, беги», — Чонгук в школе на всех спортивных соревнованиях всегда лучше догонял, чем убегал. И майку упрямый сонбэ может оставить себе.
Он честно пытается его понять. Это действительно может пугать. Когда тебе двадцать четыре года*, ты парень, президент студенческого совета, наследник бизнеса — все видится по-другому. По одним только дорогим, брендовым шмоткам можно понять, что Джин — преемник знатного бизнеса. И кто позволит там чудить? Но от этого не менее больно. Джин не знает Чонгука. Чонгуку возраст никогда не был помехой. Чонгук мужиком уже родился. И он тоже наследник.
Уже сидя в автобусе, разглядывая в окно суетящегося сонбэ, собирающего студентов, как курица-наседка — цыплят, Гук толкает локтем придремавшего Чимина:
— Хён, какой, говоришь, факультатив ведет Сокджин?
========== 14 ==========
— Чонгуки, сыночек, ты не болеешь, хорошо кушаешь?
— Нееет, маааам, дааааа, мааааам…
— Учишься хорошо? Спишь хорошо?
— Даааа, маааам…
— На следующей неделе отец вылетает в Сеул, у него там какое-то новое дело, не знаю, ничего не понимаю я в ваших поглощениях, слияниях и синергиях. Но ты не забудь его встретить, номер рейса сейчас пришлю. Люблю свою носатую булочку!
— Дааааа, мам, и я тебя…
Чонгук собирается на факультатив. Как он и думал, заучка-президент ведет такой же задротный предмет, как и он сам. Так что Чонгук швыряет в рюкзак учебники по экономической теории, распечатки материалов и бежит из общаги в корпус университета на факультатив по экономике. Он уже не успевает, мать всегда умудряется позвонить в неудобное время.
На факультете во время основных занятий Сокджина встретить почти невозможно. Раз мелькнула его светлая макушка в коридоре, и сегодня Гук видел обедающих старших в столовой за соседним столиком. Незабвенное, незабываемое поглощение еды жарким телом в рубашке и в строгих брюках. Чонгук так и не вспомнил, что он сам ел.
Но вид уставшего Джина, его бледных губ, тусклых глаз опять звенит внутри Гука тревожной, грустной ноткой. И, кажется, Джин опять запил какие-то таблетки. Что за хуйня? Что у него болит? Что он там пьет? Гук все больше и больше жаждет разгадать загадки и решить проблемы старшего.
За столиком в столовке Чонгук, Чимин, его знакомая девчонка и ее подружка. Чимин выбивает клин клином, старательно не смотрит на стол старших, трет желтые засосы. Под железобетонными взглядами Намджун-сонбэннима сладко улыбается обеим девушкам и пихает Гука ногой под столом. Никаких двойных свиданий, думает Чонгук. У него диагноз: «президент всего головного мозга». Он ловит мутные, хмурые взоры шоколадных глаз с соседнего столика, и внутри все просто кипит.