А потом ей не повезло.
Так глупо! На месте тети мог оказаться кто угодно. Кто-то более слабый и менее перспективный. Кто-то, экономнее относящийся к душе и потому сохранивший ее больше. И да, я до невозможного эгоистична: тогда бы я огорчилась меньше.
Даже от восьмилетней меня не могли скрыться облегченные выдохи черных. Тех, что тетиной участи избежали. Некоторые искреннее сочувствовали. Но, сочувствуя чужому горю, мы неосознанно радуемся, что оно обошло нас.
Тетя попала в ловушку. В тот летний пасмурный день шел дождь, бесконечный дождь. Когда, поздним вечером, тетя, скрытая под зонтом, куда-то направлялась — отец не знал, куда именно, а тетя вовсе забыла об этом, — ее схватили. Две пары рук, принадлежавших отчаявшимся. Жертвуя последней силой, они смогли определить, кем является тетя, хотя она и скрывала свою душу очень тщательно. Гораздо тщательнее, чем прячу ее я.
Это были черные. Те черные, какими привыкли их рисовать. Черные. Скрывающиеся за гранью черномагического мира, находящиеся за чертой, там, откуда возврата просто нет. Те, кому известно гораздо больше запрещенных ритуалов, чем может рассказать любая книга. Те, что не гнушатся постоянно пользоваться кровью: и своей, и чужой. Но даже для таких ритуалов требуется душа. Не своя — так чужая. Вот только далеко не все ритуалы можно провести, используя душу простого человека.
А собственную душу эти черные — пара: мужчина и женщина — давно использовали. Конечно, они не смогли с этим смириться. И решились на ещё один ритуал: ритуал, который позволит заполнить внутреннюю пустоту материей чужой души.
Таким донором должна была стать моя тетя.
Ритуал оказался неприхотливым — при его проведении в качестве катализатора вполне можно было использовать человеческие души. Тетя стала не единственной жертвой: в заточении оказались также две девушки, энергию которых собирались забрать подчистую.
Так мало он просил, не правда ли?
Всем темным известно это правило: когда душа полностью покидает тело, оно приходит в негодность. Говоря проще, человек умирает. И есть лишь пара минут, чтобы его спасти. Причем сделать это смогут только знающие. Только мы, черные, только мы.
Ритуал начался. Энергию девушек забрали первыми — и их все-таки не удалось спасти. А потом взялись за тетю — и вывернули душу наизнанку, оторвали от тела.
Напоследок душа ударила такой волной, с которой ничто не сможет сравниться. Это почувствовала даже я, находящаяся в противоположном конце города, мало что понимающая в магии, не раскрывшая свою природу. Я упала на пол, кажется, даже на пару десятков секунд потеряла сознание… Даже я.
Но речь сейчас не об этом.
Коварная удача в конце — в самом конце — тете все же улыбнулась: если быть точнее, лицо этой удачи пронзила острая ухмылка. Сильнее всех волну тетиной души почувствовал ещё один маг. Белый маг. Он в это время проходил мимо места, где осуществлялся ритуал. И, пока воры приходили в себя, он успел спасти нашу тетю.
Я не знаю, как ему это удалось. Что он использовал, чтобы это получилось? Как он осмелился на подобное?.. Рискнуть всем, чтобы спасти незнакомого человека. Он, наверное, был очень добрым. Очень самоотверженным. Но никто из нас, тетиной семьи, так и не узнал его имя. Никто, никогда.
Остался лишь след белой магии, запечатавший тетину душу, почти целиком пустую, спасший от полного уничтожения. А потом прибыл отец, и он, хотя в то время был не так близко, почуял сопротивление тетиной души, может, лишь чуть меньше того мага. Все-таки он был ее братом…
Отец приехал к тому времени, когда воры — и убийцы, самые худшие черные на свете — были задержаны. Тетя находилась без сознания, слабая, бледная, несчастная. Отец, не медля ни секунды, подвергнул тетю ещё одному ритуалу, последнему в ее жизни.
Он стер из памяти тети любое воспоминание, что так или иначе было связано с колдовством. А это — почти все.
Тетя ещё несколько месяцев лежала в больнице, восстанавливаясь.
И она чувствовала такую безмерную тоску, что ее невозможно описать словами. Я даже боюсь это представить. Я бы не выдержала. Клянусь: я бы не выдержала, ни за что. Но тетя оказалась слишком сильной, чтобы сломаться.
И теперь, спустя девять лет, она, вроде бы, даже научилась жить заново.
Сейчас она сидит над моей кроватью, спрашивая, как я себя чувствую, и в глазах ее застыло отражение той, далекой, необъятной, непостижимой тоски. Тетя, моя тетя, лишенная двадцати девяти лет жизни. Лишенная мечты, лишенная цели.