Маленький коттедж стоял на самом краю деревни Бадденхэм. Сад, как многие английские сады, окружала ненужная стена, предназначенная лишь для того, чтобы охранять покой цветов, словно те опасались, что их застигнут врасплох в неприличной позе. Летом на древней лужайке за домом, которую здесь именовали «двориком», всегда одуряюще пахло английскими цветами. В шпалерах на солнечной стороне зрели нектарины. Посредине ухоженного газона стояли стол и плетеные кресла. Впрочем, пока я гостил у Крэндаллов, погода ни разу не позволила нам выпить чай на свежем воздухе.
В садике перед домом росли розы и резеда. Пахучие цветы дремали, убаюканные жужжанием шмелей. Были еще дорожка, изгородь и калитка. Снаружи мне нравилось все, а вот внутри я люто ненавидел лестницу. В ней ощущался жесткий холодный расчет и намеренная злоба. С такой лестницы непременно должна упасть и сломать шею юная новобрачная, породив легенду, которую еще долго будут со сладким ужасом рассказывать гостям.
А ведь я еще не упомянул, что у Крэндаллов не было душа – только единственная на весь дом ванная. Впрочем, как я успел понять за десять лет частых наездов в Англию, такое было не редкостью и в домах пошикарнее. Поутру вас будил сдержанный стук, после чего, не дожидаясь разрешения, дверь открывалась, шторы отдергивались и гремящая медная лоханка с кипятком опрокидывалась в широкий плоский поддон – усесться в него можно было, лишь уперевшись мокрыми ступнями в холодный пол. Сегодня с таким редко столкнешься, но еще встречаются дома, где сохранился подобный уклад.
Я легко смирился бы с неудобствами, если бы не лестница. Наверху, в полной темноте, лестница делала неожиданный поворот, а нога спотыкалась о крошечную ступеньку, расположенную под совершенно невообразимым углом. Мало того, перед поворотом вас встречала колонна толщиной с хороший дуб – мощная, как стальная балка. Предание гласило, что некогда ее вытесали из рулевой стойки испанского галеона, выброшенного на английский берег преизрядным английским штормом. Минуло несколько столетий, прежде чем стойка попала в Бадденхэм, где из нее сделали опору для лестницы.
Но и это еще не все. Справа, под весьма опасным углом, прямо над ступенями – заметьте, весьма узкими, – на стене висели две гравюры на стали, обрамленные в помпезные рамы, в которые некогда было принято помещать гравюры на стали. Угол одной нависал над головой, словно топор. Изображали эти произведения искусства оленя пьющего и оленя загнанного. Отличались олени только поворотом головы. Впрочем, судить не берусь, я никогда их толком не рассматривал, стараясь прошмыгнуть мимо как можно скорее. Целиком гравюры были видны только из коридора, ведущего на кухню и в кладовую. Лишь оттуда, если вас зачем-то занесло в этот укромный угол и вам нравились гравюры по мотивам Ландсира[89], вы могли насладиться незабываемым зрелищем, открывавшимся между балясинами. Бесполезно было просить меня составить вам компанию.
В тот день я спустился по лестнице, спотыкаясь не чаще, чем обычно, небрежно, по-английски, помахивая тросточкой (то и дело попадая ею между перил) и вдыхая чуть слышную кислую вонь обойного клея.
В доме было непривычно тихо, если не принимать в расчет доносившегося с кухни сердитого бормотания старушки Бесси, похоже попавшей сюда прямиком с испанского галеона и доставшейся Крэндаллам в придачу к коттеджу.
Я заглянул в гостиную. Пусто. Через стеклянную дверь террасы вышел из дома. Миллисент сидела в плетеном кресле во «дворике». Просто сидела. Кажется, пришло время описать ее, и боюсь, что в этом, как и во всем остальном, объективность мне изменит.
У нее была очень английская внешность и какая-то неанглийская хрупкость. Изысканность и утонченность дорогого китайского фарфора. Высокая, пожалуй даже слишком, кому-то она могла показаться угловатой, но только не мне. Что действительно в ней поражало, так это нездешняя летучая грация движений. Роскошная бледно-золотистая копна волос – словно у сказочной принцессы, заточенной в неприступной башне. Старая нянька, сжимая гребень в морщинистых руках, расчесывает их в неверном свете свечей, а принцесса тихо дремлет перед зеркалом из полированного серебра, а проснувшись, видит в зеркале свои сны. Такими были волосы Миллисент Крэндалл. Мне довелось прикоснуться к ним лишь однажды, но было поздно.