В серой тишине не раздавалось ни хриплого дыхания, ни храпа, ни сонного бормотания. Я прислушался, очень осторожно. Он не дышал. Не издавал ни звука, зарывшись лицом в перину.
И все же не эта сводящая с ума тишина заставила меня бесшумно, словно хищника, подкрасться к кровати. Я уже заметил кое-что, но еще не осознал. Его левый безымянный палец. Он был на полдюйма длиннее среднего, хотя должно быть наоборот. С конца безымянного пальца свисала крошечная сосулька свернувшейся крови.
Алая струйка протянулась от горла – неумолимо, беззвучно, образовав эту забавную сосульку.
Эдвард был мертв – мертв уже несколько часов.
4
Я закрыл дверь гостиной, стараясь не шуметь, словно католический священник в доме бывшего прихожанина, перед тем как юркнуть в свою нору[91]. Затем притворил дверь веранды, успев вдохнуть издевательский аромат роз и нектаринов.
Миллисент откинулась на спинку низкого кресла, неумело куря сигарету, ее волосы цвета бледного золота разметались по подушке. А глаза – не знаю, что было в ее глазах. Я был сыт всем этим по горло.
– Где оружие? Револьвер должен быть у него в руке.
Я говорил резко, но негромко, не пытаясь смягчить голос. Все серое английское уныние слетело с меня, как шелуха.
Со слабой улыбкой она показала рукой на один из предметов мебели на шатких ножках, полки которых служат исключительно для хранения фаянсовых кружек, украшенных гербом или позолоченной надписью: «На память о Богнор-Риджисе».
В этом шкафчике, или как он там назывался, был резной ящик, который я выдвинул. Кружки задребезжали.
На розовой кружевной салфетке лежал револьвер «уэбли». Невинный, как нож для рыбы.
Я втянул воздух ноздрями. Пахло кордитом. Револьвера я касаться не стал – пока.
– Значит, вы знали, – сказал я. – Все это время, пока я корчил из себя благовоспитанного идиота, вы знали. Мы чинно пили чай, а из трупа медленно, очень медленно вытекала кровь. Мертвые кровоточат, только очень медленно. Кровь из раны на горле, вдоль рубашки, руки, ладони, пальца. Все это время вы знали.
– Он был чудовищем, – сказала она очень спокойно, – мерзким опустившимся чудовищем. Вы и представить себе не можете, через что я прошла!
– Пусть так, – сказал я. – Я снисходителен к людям его сорта. Однако сейчас это не важно. На револьвере не должно быть ваших отпечатков. Вы слыхали об отпечатках пальцев?
В моем вопросе не было ни сарказма, ни поддельного участия. Я просто размышлял вслух. Сигарета неуловимым движением исчезла из ее пальцев. Она умела проделывать такие штуки. Теперь она сидела очень прямо, положив руки на подлокотники кресла, – стройная, чуждая всему, утонченная, как рассветная дымка.
– Вы были в доме одна, – начал я. – Старушка Бесси вышла. Выстрела никто не слышал или принял его за пальбу из охотничьего ружья.
Она рассмеялась. Низким исступленным смехом – смехом женщины, откинувшейся на подушки в огромной кровати с балдахином.
Пока она смеялась, линии ее горла заострились, и я видел, что они уже никогда не станут прежними.
– Почему вас это волнует? – спросила она, отсмеявшись.
– Вы должны были сказать мне сразу. Над чем вы смеетесь? Думаете, английские законы так забавны? Ведь это вы, именно вы поднялись наверх и открыли дверь настежь, чтобы я не прошел мимо его спальни. Зачем?
– Я люблю вас, – сказала она. – По-своему. Я – холодная женщина, Джон, разве вы не знали?
– Подозревал, но теперь это не мое дело. Вы не ответили на вопрос.
– Конечно, ваши дела, как оказалось, не здесь.
– Мои дела подождут. Им тысяча лет. Десять тысяч. Они истлевают в своих погребальных пеленах вместе с фараонами. А вот он ждать не будет. – Я поднял палец, указывая на второй этаж.
– Как это прекрасно, – вздохнула она. – Давайте не будем опошлять высокую трагедию.
Миллисент нежно провела рукой по своей длинной тонкой шее:
– Здесь, в Англии, меня за это повесят, Джон.
Я смотрел на нее – смотрел как умел.
– Они продумают все до мелочей, – хладнокровно продолжала она, – казнят с соблюдением всех формальностей и мимолетными сожалениями. Начальник тюрьмы с идеальными стрелками на брюках сам проследит за тем, чтобы все прошло на высшем уровне – четко, обдуманно, аккуратно, – совсем как я его застрелила.
91
В правление Елизаветы I (1533–1603), сторонницы англиканской церкви, католическим священникам было запрещено находиться на территории Англии, так что многие священники искали приют у богатых католических семей, живя в тайниках, которые устраивались в подвалах, под лестницами и каминами.