– Завтра, – ответил я, – непременно. (На следующий день я покидал Англию.) – Значит, ты сшибла его с ног. Прости мою дерзость, но зачем?
Мы стояли на Пиккадилли, рядом с Грин-парком, а вокруг сновали вежливые пешеходы.
– Я? Как гадко я поступила. Не знаешь почему?
Хористка. Спокойная и невозмутимая, как Грин-парк.
– Я догадываюсь. Женщине достаточно улыбнуться, чтобы такой, как он, вообразил, что она готова с ним лечь.
Ветер далекой пустыни донес до меня пряный аромат ее кожи.
– Завтра, – повторила она. – Около четырех. Даже звонить необязательно.
– Завтра, – солгал я.
Я смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду. Неподвижный, как столб, омываемый потоками англичан, принимавших меня за каменное изваяние, китайского мудреца или фарфоровую куклу.
Я стоял неподвижно, а холодный ветер волочил опавшие листья и обрывки газет по жухлым газонам и аккуратным дорожкам Грин-парка к высокому бордюру Пиккадилли.
Я простоял целую вечность, глядя в пустоту. Ничего там не было, кроме пустоты.