Это 27 соответствует номеру дома. Может быть, на ее же улице? Пожалуй, да. Если бы я оставлял записку близкому знакомому, то написал бы только номер дома, если дом находится на той же самой улице. Или указал название улицы без номера дома, если это место находится не на моей улице...
Итак, вывод: я должен заглянуть в дом двадцать семь по улице Этюв. Я встаю.
– Вы уходите? – спрашивает юнец.
– Я вернусь попозже. Передайте Робьеру, что к нему заходил комиссар Сан-Антонио.
Парень так широко разевает рот, что нижняя челюсть опускается ниже пояса. Он просто ошарашен.
– Я... О! Я не...
Не глядя на него, я направляюсь к двери. Открыть ее мне не приходится, потому что ее распахивает Робьер. Он свеж и пахнет фиалкой, как деревенский новобранец.
– Комиссар! – орет он. – Я счастлив вас видеть... Есть новости!
Я сразу же прячу свои мысли о том, чтобы убежать, подальше.
– Садитесь! – приглашает Робьер. – Вы курите? Я достаю сигарету из его портсигара. Очкастый недомерок сжимается за своей машинкой до минимальных размеров.
– Я только что вернулся из Брюсселя, – возвещает Робьер. – Поездка была не напрасной...
Он достает из записной книжки целлофановый конвертик, а из него крохотную фотографию, которую я уже видел в часах.
– Я знаю, что изображено на этом снимке! – торжествующе объявляет он.
– Правда?
– Да, правда! И думаю, для вас это станет сюрпризом.
Он протягивает мне сильную лупу и предлагает:
– Попробуйте угадать!
Я беру лупу и рассматриваю фото, чтобы позлить его, найдя решение без его помощи. Малопонятное пятно по-прежнему наводит меня на мысли о шкуре пантеры или о бульоне с микробами... И все больше напоминает еженедельник загадки с разгадкой вверх ногами внизу страницы.
Я признаю себя побежденным:
– Сдаюсь, Робьер.
Он смотрит на меня, улыбаясь, довольный эффектом, который сейчас произведет.
– Это фотография Европы, – говорит он.
Глава 17
Это напоминает мне историю об одном сумасшедшем, который, показывая приятелю на свое ухо, спрашивал:
«Как тебе мой новый шкаф?»
Обалдев, я бормочу:
– Европы?
– Да...
Он кладет лупу на фото и, вытащив из лацкана пиджака булавку, начинает мне показывать маленькие неравные пятнышки.
– Средиземное море, – объясняет он, – Черное, Адриатическое, Каспийское, Балтийское, Северное... Он останавливается.
– Сенсационная вещь! Одна фотография! Европа на почтовой марке! Это произведет революцию в фотографии...
На моем лбу выступает пот. Честно говоря, я испытал сильные эмоции.
– Немыслимо! – говорю я. – Как можно сделать такую фотографию! Самолет не может подняться на такую высоту...
– Конечно.
– Значит, ракета? Я слышал, что американцы запустили одну с камерой и так засняли часть Земли... Робьер качает головой.
– В брюссельской фотолаборатории снимок увеличили в двести раз, тогда и стало понятно, что это снимок Европы... Но они были поражены четкостью изображения...
– Четкостью?
– Они отрезали один квадратный сантиметр от увеличенного варианта и тоже увеличили в двести раз... Потом повторили эту операцию. Невероятно, но фотографии получаются такими же превосходными, как при высокоточной аэросъемке. Я оставил их утром в полном экстазе... в лаборатории... Профессор утверждает, что, продолжая серию увеличений, можно увидеть даже родинку на носу прохожего. Это самое большое достижение в области фотографии.
Парень просто в восторге. Он заразился энтузиазмом сотрудников брюссельской лаборатории и готов читать лекции по этому вопросу.
Кроме того, он счастлив, что смог поразить меня в присутствии своего задохлика-подчиненного. Он садится поудобнее, поддергивает брюки, чтобы не помять складку, вытягивает безупречные манжеты, как делает мой босс, и смотрит на отражение солнца от их запонок.
– Понимаете, – продолжает он, – при данной съемке способ доставки фотоаппарата не имеет значения. Можно почти наверняка сказать, что это была ракета, снабженная системой парашютирования, а вот объектив – это просто вызов законам оптики. Суметь заснять мельчайшие детали на такой огромной поверхности – просто чудо!