«Зелёный – опасно!» – сказал старый шешек. Точнее – зелёный позади, за спиной Валкиндата, лицом к лицу с аборигеном. Кого же ты там увидел, глупенький? Запись внешнего наблюдения ничего не дала. Пространство внутри дипкапсулы и часть террасы датчики не охватывают, запрещено. Это и понятно, угрозу можно разглядеть на расстоянии, а в случае чего включится система безопасности.
Зелёный, зелёный…
У Архина тёмно-зелёный скафандр. У Гринбера, который, кстати, вполне мог оказаться на планете гораздо раньше, чем официально появился, зелёный значок МЗК. У Пама при определённом освещении крылья слегка отливают салатовым. Янусианин, когда волнуется, зеленеет лицом. Набалдашник моей трости в режиме ожидания тоже мерцает зелёным. Тьфу.
Молодец, Герман, поздравляю, ты успешно впадаешь в старческий маразм.
Бред высшей категории.
А вдруг я не там ищу? Вдруг история с Валкиндатом была банальным отвлекающим манёвром? Кто в таком случае является настоящей целью убийцы? Пам? Ведь именно в него стреляли. Архин? Собственно, почему бы и нет. Толго? Прилично контужен, но ведь мог быть и убит. Или, как ни крути, Гринбер? Из всех вышеперечисленных он один уже никогда не вернётся на родину.
Так, снова и по порядку.
Кто мог разбить коммуникатор? Кому это было на руку? А вот господину Гринберу более всех это было на руку, царство ему небесное. Зачем? А чтобы огласка скандала не сорвала переговоры и подписание договора.
Лативумсайо было на руку? А хрен его знает. С чего мы вообще взяли, что это был он? Толго сказал. А если Толго врёт? А зачем ему врать?
Вчерашней ночью, похоже, не спал никто, и в центр связи мог зайти любой. Мог зайти любой.
Клюев почесал увеличивающуюся лысину.
А давай-ка, Герман, поиграем в слова. Если сказать не «любой», а «каждый»? А теперь «каждый» заменить на «все».
Ой-ой-ой, Герман. Это что же получается? Это же получается, что ты тут самый главный идиот, Герман. Старый идиот!
А забавно всё же, чем им так насолил Гринбер? Впрочем, не время. Делать-то что сейчас? И дальше изображать непонимание и усиленную, но безрезультатную мозговую деятельность или рискнуть раскрыть карты? Сыграть, так сказать, ва-банк.
Так, допустим, Гринбера они убили. Остаюсь я один.
Ан нет, ребятушки, не один. Со мной ещё Толго.
Значит, нас двое. Не станут же они убивать эльбана! Да и три трупа вызовут вполне объяснимый интерес не только Земли. Эх, Герман, не к шешекам в деревню надо было бегать, а с Толго поговорить по душам! Если бы я понял всё раньше, если бы я…
Стоп!
Есть такое замечательное слово – ошеломить. Насколько известно, родилось оно в стародавние времена в боях да сражениях, когда один более расторопный воин умудрялся засветить мечом со всей дури другому, менее расторопному, по шелому, шлему, то есть.
Уж какое там небо в алмазах видел ошеломлённый, неизвестно, а вот у Клюева в глазах мгновенно потемнело.
А потом прояснилось.
Да настолько прояснилось, что соскочил Клюев с места, как ужаленный, и ну лупить себя ладонью по лбу, тихо, но очень отчётливо матерясь.
Тяжело найти чёрную кошку в тёмной комнате, видите ли?
Лента Мёбиуса, видите ли?
Улыбка Джоконды в Чёрном квадрате, видите ли?
Господи, надо же быть таким слепым!
Кошка не чёрная.
Кошка серая!
Ах, едят вас мухи!
Чужое, полное непривычных цветов и запахов утро расползалось по окрестностям неспешным рассветом, а Клюев ещё долго, не в силах успокоиться, метался по зале и время от времени грозил кому-то в пространство кулаком.
Глава XII
Очень подмывало сказать: «Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие».
Очень подмывало, но Клюев сдержался.
Когда утром он сообщил, что готов поделиться своими соображениями по поводу всего случившегося, реакция была разной. Однако сейчас они все были здесь: откровенно скептически настроенный Валкиндат с бластером на коленях; даже в кресле вытянутый, как струна Архин Кули; осунувшийся, казалось, ещё сильнее, дёрганный с бегающими глазами Лативумсайо (с ним пришлось здорово повозиться); недвижимый, как изваяние, Пам со слегка отставленным левым крылом, по которому разноцветными искрами сновали медицинские нанороботы; грустный Толго в неизменном синем плаще с капюшоном, скрывающим половину лица, оставляя впрочем, большие трогательные глаза видимыми.
Все смотрели на Клюева, стоящего у входа на террасу спиной к свету, отчего практически невозможно было понять выражение его лица.