– Да успокойтесь вы, – сказал он устало, – шутка, конечно, небезобидная. Да что уж там, жестокая шутка. Но так надо было.
– Кому? Вам? – отнюдь не доброжелательно спросил Валкиндат. – Поглумиться?
– Пока ещё есть время, – будто не заметив сарказма, говорил Клюев, – я хотел бы попросить прощения и снять всякие подозрения с Лативумсайо.
Янусианин вздрогнул и ещё сильнее вжался в кресло.
– Помните, Валкиндат, наш разговор накануне? Вы ещё сказали тогда, что между нами, в сущности, не так уж и много различий. Может, и немного, но порою они важнее и сложнее, чем кажется на первый взгляд. Рукокрылы, предположим, – он кивнул в сторону Пама, – считают святотатством раскрыть перед чужаками истинное имя своей планеты. А вот янусиане верхом кощунства полагают продолжение рода везде, кроме Дуро.
Смутная, ещё не оформившаяся догадка пошленькой ухмылкой поползла по лицу иглеанина.
– Вы хотите сказать…
– Я хочу сказать, – не дал ему закончить Клюев, – что наш уважаемый Лативумсайо прибыл на планету, если можно так выразиться, в положении.
Пам разочарованно отвернулся, а Архин с выпученными, как у жабы глазами уставился на янусианина. Словно нашкодивший мальчишка Лативумсайо готов был вот-вот пустить слезу.
– Я думал, что успею, – лепетал он, – а тут такое. Это очень важно. Вы не поймёте. Эта работа – статус, престиж! Я немного убавил срок, чтобы отпустили, – он сник. – Как раз ночью должно было. Они бы догадались, они бы всё поняли по моему виду.
– Поэтому вы боялись связи с домом, – не спросил даже, а просто продолжил за него Клюев, – запаниковали, разбили коммуникатор и скрылись в лесу.
Лативумсайо всхлипнул.
– Я тогда ничего не соображал толком, – сказал он, потом порывисто вскинулся, вцепился Клюеву в рукав и заговорил быстро и горячо. – Не сообщайте им! Умоляю, не сообщайте! Иначе позор! Всему моему роду позор!
Клюев осторожно, неумело, что ли, погладил его по голове.
– Не надо стыдиться. Вам стыдиться не надо. Вы уникальный народ. Вы единственные во всей Галактике. В каждом из вас в полной гармонии существуют две личности, чтобы однажды, с появлением потомства одна из них перешла в новорождённого. Тут и с одной-то совестью не знаешь, как сладить. Мы не сообщим.
– Кгажется, нас больше, чем кгажется, – глубокомысленно заметил Пам.
– И… где? – спросил несколько сбитый с толку Архин Кули.
Лативумсайо махнул рукой в сторону своей каюты:
– Там.
– Я прошу прощения, Лативумсайо, что совершенно выпустил из памяти эту особенность вашего народа, – почти официально произнёс Клюев. – Это грубейший просчёт с моей стороны, поскольку той ночью я слышал ваш, хм, внутренний диалог, но, к сожалению, ошибочно заподозрил наличие в каюте постороннего. Это моя ошибка, и если бы я догадался сразу…
– И что бы это изменило? – Валкиндата явно раздражала эта сентиментальная патетика.
– Видите ли, – понуро проговорил Клюев, – с самого первого дня меня что-то смущало. Несоответствие, неправильность складывающегося бытия, если хотите. Мелочи, детали, на которые обычно не обращаешь внимания. Я и не обращал поначалу, пока мы не запутались, пока не выстрелили в Пама, пока не погиб Гринбер.
Он был какой-то поникший сейчас, вымотаный, осунувшийся очень немолодой представитель Координационного Совета в отставке Герман Клюев, с реденькими местами седыми волосами, зачёсанными кое-как, нездоровым цветом лица, немного скошенным в уголках губ ртом и потухшими совсем беззащитными глазами. Он проиграл и понимал это. И поэтому сдался.
– Я самодовольно полагал, – еле слышно говорил он, – что мои прошлые заслуги, мой прошлый опыт позволяют и здесь принимать решения, выносить оценки всему и всем. Если отбросить внешнюю шелуху, именно по моей вине пострадал Пам, по моей вине погиб Гринбер, моя нерасторопность и недогадливость чуть было не привели к трагедии Лативумсайо, и по моей безрассудной прихоти Толго рисковал жизнью дважды – сперва, отправившись к аборигенам, потом, оставшись в дипкапсуле практически без защиты, – он тяжело поднял взгляд на эльбана, – кстати, Толго, сделайте старику одолжение, унесите отсюда свой бластер. Ни к чему он тут.
Толго с готовностью кивнул, протянул руку к оружию, чуть привстав, да так и сел с вытянутой рукой.
– Что, простите? – переспросил он треснувшим голосом.
– А впрочем, оставьте. Вам он тоже ни к чему.
И ни намёка на раздавленного обстоятельствами, униженного своей беспомощностью старика. Клюев был собран и прям. Вмиг ставшее жёстким лицо сглаживала лишь ироничная еле заметная улыбка.