— Возможно. По крайней мере, он ведь до ланча появился?
— О да, милорд. В половине первого я уходил, а цилиндр и пальто уже висели на вешалке, потому что я их видел.
— Во всяком случае, вот нам terminus ad quem[7], - пробормотал Уимзи себе под нос.
— Прошу прощения у вашей светлости?..
— Я говорю, получается, что генерал пришел в клуб до половины первого — и после десяти, так?
— Да, милорд. Не скажу с точностью до секунды, но я уверен, что, явись он до четверти одиннадцатого, я бы его заметил. А после того, вспоминается мне, я был страшно занят, так что он, должно быть, проскользнул незамеченным.
— Ну, да — бедный, бедный старик! И все-таки, не сомневаюсь: он бы сам предпочел уйти из жизни вот так — тихо и незаметно. Недурное начало пути домой, Уильямсон.
— Очень, очень достойное начало, милорд. Уж мы-то видали и похуже. А чем все закончилось? Теперь все хором твердят, что для клуба все это страшно неприятно, а я вам скажу: в чем разница? Мало найдется домов, в которых о покойнике вовеки не слыхивали. И о домах мы из-за этого хуже не думаем, так с какой стати хуже думать о клубе?
— Да ты философ, Уильямсон.
Уимзи поднялся по недлинной мраморной лестнице и свернул в буфет. — А границы-то сужаются, — пробормотал он про себя. — Между четвертью одиннадцатого и половиной первого. Похоже, упорная предстоит борьба за ставки леди Дормер. Но — гори оно все синим пламенем! Послушаем, что скажет Пенберти.
Доктор уже дожидался в буфете с бокалом виски с содовой. Уимзи заказал стаканчик пива «Уордингтон» и сразу же, без околичностей, перешел к делу.
— Послушайте, — начал он, — мне всего лишь хотелось перемолвиться с вами словечком по поводу старика Фентимана. Полнейшая конфиденциальность, и все такое. Но похоже на то, что точное время кончины злополучного старикана стало делом крайней важности. Вопрос наследования, вы меня понимаете? Шума поднимать не хотят. Вот меня и попросили, как друга семьи и все такое прочее, знаете ли, вмешаться и позадавать вопрос-другой. Ясно, что начинать следует с вас. Так каково ваше мнение? Мнение медика, помимо всего прочего?
Пенберти изогнул брови.
— О? Возник вопрос, да неужели? Я так и подумал. Этот законник, как-бишь-его-там, позавчера заглянул в клуб, попытался припереть меня к стенке. Верно, думает, что можно установить момент смерти с точностью до минуты, лишь глянув на коренные зубы покойного. Вот только выскажи этим пташкам свое мнение, и оглянуться не успеешь, как окажешься на свидетельской трибуне и повторишь то же самое под присягой.
— Понимаю. Но ведь общее-то представление складывается!
— О, да. Только представления свои нужно проверять — подкреплять фактами, и все такое. Нельзя выстраивать теории, ни на чем не основанные.
— Опасная штука — теории! Например, — возьмем наш случай, — за свою недолгую жизнь довелось мне поглядеть на пару-тройку покойничков, и, если бы я стал разводить теории на этот счет, просто судя по внешнему виду тела, знаете, что бы я сказал?
— Одному Господу известно, что скажет неспециалист по поводу медицинской проблемы, — отпарировал доктор, кисло усмехаясь краем губ.
— Верно, ах, как верно! Ну так я бы сказал, что скончался он весьма давно.
— Это слишком расплывчато.
— Вы сами сказали, что трупное окоченение заметно развилось. Ну, дадим шесть часов на то, чтобы оно наступило, и… когда там оно сходит?
— В тот момент окоченение уже разрешалось — разве я об этом не упомянул?
— Упомянули. А мне казалось, что трупное окоченение сохраняется в течение двадцати четырех часов или около того?
— Иногда. А иногда сходит очень скоро. Быстро развилось — быстро разрешилось, вот такое правило. Однако я с вами согласен: при отсутствии прочих данных я бы сказал, что смерть наступила куда раньше десяти утра.
— А, признаете?