— Не по дружбе, а по шестому разряду.
Мешки твердые, как камень. Но когда вездеход отправляется за новым грузом и у нас наступает передышка, мы валимся на эти свинцово-каменные мешки, как на пуховую перину, и молча лежим, глядя в огромное небо.
Хотел того Панов или не хотел, но одно доброе дело он сделал: после ссоры с ним мы все как-то сблизились, стали терпимее друг к другу. Калязин, правда, не может никак примириться с тем, что застрял в верховых, ворчит, канючит или, щеголяя командными нотками в голосе, дает советы и указания всем и каждому по любому поводу. Пару вахт назад мы заменяли с ним шланг манифольда. Когда висишь на двадцатиметровой высоте, одной рукой вцепившись в ограждение узенькой площадки, а в другой держишь гаечный ключ и пытаешься ухватить им ребра болта, выслушивать «руководящие указания» не так уж сподручно, и в конце концов я взмолился: «Да не в ПТУ же мы, Калязин, и парт здесь нет, и классной доски, и ты уже не мастер производственного обучения!» Он неожиданно растерялся и пробормотал: «Привычка это. Привычка. Я знаешь сколько лет бурильщиком был? Семь. А быть бурильщиком — это командовать. Командовать это». И так погрустнел, что мне даже жалко его стало. А Калязин добавил: «Григорий, конечно... Из него толк будет, но когда еще? Он за все сам берется, а надо, чтоб другие... Другие чтоб». Гриша... — тихо говорит Петро. — Ты бы поосторожнее с Пановым, а? Конечно, он еще то золотце, но чтоб крови попортить, много ума не надо. А ты вечно в бутылку лезешь. У тебя же башка — дай бог, ты еще столько сделать сможешь. Неохота, чтоб о самодурка ты ее расшибал...
— Куда же тут денешься? Впереди море и позади море. Ну, и по бокам болото.
Слышится какой-то скрип, царапанье, кряхтение — и над краем настила показывается голова. Мишаня протягивает руку и помогает пришельцу подняться к нам.
— А-а, — произносит он, узнав одного из наших помощников с вездехода. — Тебя что — в залог оставили?
— Не, я поговорить... Как тут у вас?
— Что — как?
— Ну, вообще...
— Вообще-то у нас хорошо, — говорит Мишаня, плутовато ухмыляясь. — В натуре. Важнейший объект пятилетки. Пристальное внимание общественности. Передний край. Романтика трудных дорог. Дорогу осилит идущий. Надежда — твой компас земной, а удача, как ты сам понимаешь, награда за смелость...
— Не пыли, чадо. Чего пугаешь ребенка? — И Толян обращается к нашему ночному гостю: — Давно демобилизовался?
— Месяц как.
— А здесь?
— Второй день.
— Ну так! — восхищенно говорит Мишаня. — Еще сто семьдесят восемь дней — и первую лычку пришьешь.
— Какую лычку?
— Надбавку северную. За то, что белый медведь тебя не успел съесть. Десять процентов от тарифной ставки.
— А как здесь вообще... заработать можно?
— Ну, на штатские штаны, думаю, заработаешь, — великодушно обещает Мишаня. — Не сразу, конечно... Тебя по третьему приняли?
— По третьему.
— Тогда считай. Тарифная ставка у тебя девяносто восемь рэ. Ямальский коэффициент один и восемь. Ну, еще ноль пять колесных. Значит, всего два и три. Умножай. Что-то вроде двухсот двадцати пяти рублей. Но ты руки подожди подставлять. У тебя аппетит нормальный? Нормальный, откуда ему взяться ненормальному-то? Значит, будешь ходить в котлопункт три раза в день — два пятьдесят долой. Но это ты еще не наешься — чаю тебе захочется, ну, а к нему сахару, хлеба, масла. Компот «Ассорти» завезут — возьмешь? Возьмешь. Я всегда беру. И Калязин берет, а он тебе не кто-нибудь, его по шестому разряду приняли. Да все берут! Короче — трешка в день. Самое малое, в натуре. Итого двести двадцать пять минус подоходный... дети есть? Хотя откуда у тебя дети... Минус бездетный, минус девяносто на харч — рублей этак девяносто пять получишь на руки. Хотя нет — больше. Тебе там что-нибудь за ночные вахты набежит — в общем, сотня. Такой, брат, расклад...
Расклад ошеломляет паренька. Забраться на Север, за семидесятую параллель, — и получать сотню в месяц? Паренек заглядывает Мишане в глаза — может, его разыграли?
— А проверку устроили в кадрах — как в космонавты набирали, — бормочет он. — У нас двоих медкомиссия зарубила.
Азивкуэфуюжбмяабшрое... Вверх-вниз, вниз-вверх, раз-два-три, три-два-раз, дышите — не дышите. «Ну, как? Лютует?» — «Беги, там еще наши, успеешь!..»
— Жалели?
— Кто?
— Ну, те, которых зарубили.
— А то. Один земляк мой, тоже с Меленков...
— Все мы тут земляки.
— А вот там, на сопке, — совсем упавшим голосом говорит паренек, — какой-то крест. Это чья-то могила?
— Нет, — отвечает Петро. — Это реперный знак, высота над уровнем Балтийского моря. К этим отметкам привязываются все сооружения на земле — наша буровая, к примеру...