— А откуда они?
— Геодезисты ставили. Вот эти мужики всегда первыми приходят...
— В натуре.
— А вы?
— Мы? До нас тут сейсмики прошли, вышкари...
Где-то далеко, вдоль берега моря, ползет тусклый огонек — светят фары приближающегося вездехода. После вахты мы натаскали воды в железную бочку из-под солярки и опустили в нее толстую нихромовую спираль на длинном черном кабеле. Вскоре вода забурлила. Еще полчаса назад у меня не было уверенности, что удастся снять робу, — но ничего, помогая друг другу, мы расковыряли свои цементные панцири, и это было словно освобождение. Плескание в теплой воде возвращало в какие-то незапамятные или, точнее, затерянные в памяти времена, для выражения восторга у нас не хватало слов, мы старались перекричать друг друга, и это было единственное, что удавалось сделать каждому. Ибрагим прыгал на одной ноге, пытаясь вылить воду, попавшую в ухо; Калязин сладострастно мычал, закрыв глаза; Гриша усердно и обстоятельно скоблил обрывком рыбацкой сетки каждый квадратный сантиметр своего огромного мускулистого тела, — узлы мышц перекатывались под кожей, как котята под одеялом.
— Гриша, ты подковы гнешь?
— Зачем?
— Врешь, Гришка! — кричит Ибрагим. — Кто монтажку дугой согнул?
— A-а... Так это ж для дела. Скоба нужна была.
— Для де-е-ла...
— Я — что, — говорит Гриша, отфыркиваясь. — Вот в армии у меня дружок был. Танк! Однажды мы вдвоем с ним в вокзальном буфете от дюжины амбалов оборону держали. Пока патруль не подоспел и не забрал.
— Кого, Гриша?
— Нас, конечно!
— Ну, вы и орете, — говорит Шиков, откидывая полог. — На тринадцатом номере слышно.
— Вовка, будь другом, поставь чайник, а?
— А у меня, между прочим, новость есть.
— Потом, после чая, ладно?
— Смотрите.
И когда чай налит, а хлеб намазан маслом, а масло посыпано сахаром — вот тогда:
— Давай, выкладывай свою новость...
— Мастер вернулся...
— Гаврилыч?!
— Вот что, мужики, — говорит, входя, мастер. — Скважину ставим на консервацию. Это решение окончательное.
— Насовсем вернулся, Гаврилыч? — спрашивает Гриша.
— Покончим с десятым номером — пойду в отпуск. Кстати, я был в кадрах: тебе, Петро, отпуск подписан, за два года. И тебе, Ибрагим. И тебе, Толян.
— Вместе полетим, Толик? — спрашивает Ибрагим.
— Не знаю.
— А нас куда? — спрашивает Гриша.
— Пока неизвестно. Предполагали — на седьмой номер, но там река разлилась — только на лодках можно на буровую попасть.
— Вот и ладно, — усмехается Мишаня. — Будут платить нам островной коэффициент — два запятая ноль.
Но на этот раз шутка его не имеет успеха.
— Кто там будет мастером? — спрашивает Гриша. — Панов?
— Панов.
— А как наша вахта? — нервозно спрашивает Калязин. — Наша вахта как?
— Там установка меньше, «Бу-восемьдесят»... Так что второй верховой не нужен. Бурильщик — Подосинин. Ты, Калязин, пойдешь первым помбуром. Буррабочий у вас есть... Ну, как ты, жив? — спрашивает мастер у меня. — Как там трещины на теле ключа? Шарниры челюстей растянуты?
— «Пальцы» зашплинтованы.
— Ага, осознал. Ладно... Так что буррабочий у вас есть. А верховым к вам в вахту пойдет, — Гаврилыч делает многозначительную паузу, — ученик Калязина...
— Что?! — восклицает пораженный Мишаня. — Ученик? Ученик профессора Калязина?
— Вовка Макаров из ПТУ-девять, — улыбается мастер. — Ну, где наш Калязин преподавал...
Калязин морщится, с притворным недовольством трясет головой, но он не в силах скрыть свое скромное торжество: конечно, первый помбур — это не бурильщик, но второй верховой — это даже не первый помбур, так что дело вроде бы двинулось...
— Ну, вот, — заключает мастер. — Вахта в полном составе.
— Не-а, — говорит Гриша. — Если Панов — я тоже в отпуск пойду, тоже два года не был.
— Да что вы с ним не поделили? — раздраженно говорит мастер. — Мужик как мужик. Ну, горлопан. Так у него ж тоже самолюбие.
— He-а, — говорит Гриша. — Я на это не записывался.
Шиков сосредоточенно разглядывает сырое пятно на потолке, похожее на лемминга с оттопыренными ушами.
— Говорят, еще одну буровую бригаду создавать будут, — сообщает он. — Хотя что с того? Приедем туда — а там тоже Панов. Только фамилия у него другая.
— А ты предложи себя в мастера, — ехидно замечает Гаврилыч. — Сразу дело пойдет: и метры, и нефть. И все довольны. Даже распоряжения будешь отдавать с японской учтивостью: «О, высокопочтенный Гриша, не затруднит ли вас встать на вашу высокую вахту?», «О, почтенный диспетчер, не соблаговолите ли вы прислать исправный турбобур или пойти к почтенным чертям, пожалуйста?»