— Да что вам Панов! — возмущенно говорит Варфоломеич. — Ну, что? Сами за себя постоять не умеете.
Гриша не отвечает. Взглянув на часы, он начинает неторопливый и монотонный обряд одевания на вахту. Мы поднимаемся следом — пора, полчаса до полуночи.
Отступление в историю с психологией
— А я скоро в армию призываюсь, — неожиданно сообщает Вовка.
— В этом году? — скучным голосом спрашивает Гриша.
— В этом месяце.
— Владимир. — вдруг всполошившись, говорит Калязин. — А после армии ты разве не думаешь в бурение вернуться?
— Навряд ли.
— Ну, дела... Учили тебя, учили...
— Тебя вон больше учили, — ехидно замечает Вовка. — А какой прок? Другую работу выбрать не мог, что ли?
— Значит, не мог...
Конечно, он уязвлен тем, что ходит в помбурах, всего на одну, почти незаметную, ступеньку выше, чем «пэтэушник» Вовка, но не это главное: любовь к делу и ощущение его единственности прочнее и постояннее, чем уязвленное самолюбие. Макарова такое не занимает, даже смешит порой, но у него впереди девять лет до Гриши и девятнадцать до Калязина. Он еще смутно представляет, как сложится его жизнь и что будет в ней стержнем. Да и профессия эта выбирает не каждого. Но что же так привязывает людей к этому делу, которое всегда далеко от дома, в котором вся жизнь — кочевье, все наспех и начерно? Уходит в скважину инструмент, все меньше труб остается на стеллажах и все теснее на подсвечнике во время вира-майна, и снег на тебя, и дождь на тебя, и раствор на тебя, но любое предстоящее мгновение не похоже на прошедшее...
Северные экспедиции объединяют разных людей. Им может быть двадцать пять лет и сорок. Они могут быть счастливы в браке или не очень — в конце концов, это особый тип семей, где продолжительность разлук и краткость встреч постоянны и обыденны. В каждое возвращение они пытаются собрать вокруг старых друзей и долго не замечают, не хотят замечать, что время и здесь продолжало свой неостановимый бег и этот бег давно стер привязанности и разорвал прежние связи...
Что умеют они, эти люди?
Наверное, все: плотничать и кашеварить, водить машины любых марок и дубить шкуры, слесарничать и шить, ковать железо и тачать сапоги; при случае могут выдолбить лодку, повалив подходящее дерево, а при необходимости построить из фанерных ящиков вертолет, использовав в качестве двигателя моторчик от бензопилы «Дружба». Они легки на подъем и тяжелы на руку, увлеченно говорят о деньгах и шутя расстаются с ними; они независимы в суждениях и самостоятельны в поступках, обидчивы, самолюбивы, горды и порою даже надменны. Они неприхотливы, легко обживаются в любых обстоятельствах, а привычное умение работать хорошо порождает в них искреннее изумление, если кто-то чего-то не умеет. Они терпеливы и великодушны, наивны и беззащитны, их понятия о правах вытеснены добровольно взятыми обязанностями на периферию сознания, но свою работу, которую может выполнить далеко не любой человек, свой долг они несут просто и без жертвенности: «Потому что я это могу. Умею». Они тоскуют и любят, молчат и весело смеются, они фантазеры и реалисты, свою жизнь они выбрали по себе — в иной жизни, пожалуй, им было бы неуютно и тесно.
Как бы ни развивалась техника, каких бы фантастических высот ни достигала научно-техническая революция, решающим звеном, решающим условием нормальной работы было и будет конкретное умение конкретного человека. Но это в общем. В частности, иначе говоря, в бурении особенную цену имеет не исполнительское умение, но способность человека к самостоятельным действиям на любом уровне — от начальника экспедиции до помбура. Режим скважины, поведение газоносных пластов не оставляют времени для производственных консилиумов — промедление может привести к катастрофе, и надо найти решение самому, надо уметь брать на себя ответственность. Наверное, здесь следует искать объяснение тому феномену из области социальной медицины, что буровой народ отличается особой неэластичностью позвоночника. Наверное, здесь же, в уважении к своему делу и в бессловесном уважении к себе, следует искать истоки их подозрительности и неприязни к легким и опустевшим словам.
Особую роль в северных экспедициях играет немногочисленная, но яркая группа, которую я бы назвал «робинзонами». Это люди с еще не сложившейся или уже распавшейся семьей, для которых дом везде, только не дома. Их отличает полная автономность, умение подчинять себе любые обстоятельства или ломать их. Они неуживчивы, порою вздорны, часто переходят с места на место, в общении с иными людьми держат дистанцию, они сентиментальны, легко помогают другим, трудно — принимают помощь. Большая Земля для них, в общем, довольно скучное, жаркое, пыльное место, где раз в три года они проводят свой длинный отпуск, изнемогая от безделья. Иногда они возвращаются на материк в неурочный час, но чаще лишь для того, чтобы, поворочавшись в спальном мешке, разостланном на паркетном полу, и с шумом «пробросав хрусты», снова вспомнить капризную полоску живой земли, едва прикрывшую вечную мерзлоту, — и умчаться к ней, меняя самолеты, как лошадей.