Мимо с воплями сирен проезжает уличный патруль. Они почти в квартале от квартиры, где их ждёт Габи, в закутке-бомжатнике, в который никто не сунется только из-за страшной вони. Соло с досадой думает, что костюм от Диор полетит в помойку после таких посиделок.
— Если ты сейчас же не объяснишь, что это было, ковбой, я тебя убью, — сипло цедит Курякин, ровняя дыхание после пробежки по крышам.
Соло готов сколь угодно долго оттягивать момент, когда личное перестанет быть личным, но делать это вечно невозможно.
Наплевав на антисанитарию, он сползает на пол и упирается затылком в стену — на ногах этот разговор ему не выстоять. Соло месит по лицу кровь и сам себе вправляет вывих. Больно. Но боль — не худшее из того, на чём можно сосредоточиться. Воспоминания грызут, словно стая голодных псов, вырвавшихся из клетки, а лицо Деккер-Лейбовиц в обрамлении светлых волос всё сильнее напоминает очередной нездоровый кошмар.
— О Еврейском сопротивлении слышал?
— Слышал. Ерунда всё это, — бурчит Курякин, плюхаясь рядом.
— Отнюдь. Эта дама — Тами Лейбовиц, дочь главы этой шайки. На её личном счету с десяток бывших нацистских учёных и госслужащих. Она внедрилась в ЦРУ, чтобы сливать своим их местонахождение. Мы полгода были напарниками. Я ничего не знал. Потом она инсценировала смерть.
— Ты любил её? — после затяжной паузы выдаёт Курякин. Соло делает над собой огромное усилие, чтобы держать свой фирменный небрежный, чуть расслабленый настрой.
— Я спал с ней.
— Ты любил её, — Илья уже не спрашивает, а утверждает и Наполеон в очередной раз поражается проницательности этого русского дуболома. Курякин озвучил то, о чём Соло запрещал себе думать даже тогда, когда у них с Деккер всё якобы было чудесно. — Да уж. Я не думал, что ты на такое способен.
— Смешно, — иронично гнет бровь Соло, не соглашаясь и не опровергая. Он не чувствовует больше ничего: ни досады, ни злости, ни стыда за то что так по-идиотски влип и позволил себя подставить, лишь чувство безграничной пустоты. — Если ты думаешь, что я буду стенать о том, что после этого добряк Соло озлобился на весь мир и превратился в засранца, вот такого, как сейчас, то не дождешься. Ничего не изменилось, просто эта… — он едва сдерживается чтобы не сказать «тварь». Слишком эмоциональная окраска. Это бы выдало его. Выдало, что рана ещё свежа, —… женщина доставила мне слишком много проблем. И из-за тебя мы её упустили.
Илья верит ему и Соло почти верит сам.
— Если бы я знал, я бы сказал тебе, — выдаёт Курякин и Соло смотрит на него в упор, силясь разобраться, что у того происходит в голове. Уж очень эта сцена напоминает ему ту сцену в отеле, когда они оба держали за спиной пистолеты, сомневаясь, стоит ли стрелять.
— Даже не смотря на приказ? — искренне удивляется Соло. Наполеон уверен, знай Илья всё наперёд, он бы молчал, как рыба об лёд, потому что ГУЛАГ по слухам — страшное место.
— Я бы сказал, — утверждает Курякин и подаёт ему руку, помогая встать.
Комментарий к 4
Атмосфера, музыка, картиночки к фф
https://vk.com/khramanna_anna
========== 5 ==========
Их с Курякиным редкое и оттого удивительное единодушие заканчивается на пороге конспиративной квартиры.
— Я должен позвонить в контору.
— Сначала я позвоню.
Соло видит, что Илья готов стартовать с порога к заветному аппарату, чтобы первым доложить о крысе в рядах Комитета. Наполеон до зубного скрежета этого делать не хочет, не хочет даже произносить это имя вслух, но понимает, что обязан. Бросать ещё одну тень на свою и так не ахти какую прозрачную репутацию ему не хочется. Тогда ему хватило адреналина.
— Я уже позвонила, — из зала выплывает расслабленная Габи в купальном халате, вертя в руках два подслушивающих устройства совершенно иной конфигурации — не такие, каких Соло находил в своих вещах, и не такие, каких подкладывал Курякину сам.
Наполеон хмыкает. Габи Теллер — весьма перспективый агент и эта её расслабленность напускная. Она сосредоточена, собрана и хитра, как чёртова лиса. Хотя это не так уж и плохо. Здравомыслие сейчас, пожалуй, на её стороне.
— Н-да, — она скептически оценивает их помятый внешний вид и рассаживает обоих по разным концам дивана, как заядлых драчунов в детском саду. — Уж, извините, парни, что я грела уши над вашим душевным разговором, но действовать надо было быстро, — Илья, проглатывая удивление и возмущение, смиренно подставляет ей разбитое лицо, Соло от помощи гордо отказывается. У самого руки есть. — Я связалась с Уэверли. Он в курсе деятельности Сопротивления и конкретно Лейбовиц. Она знала, что в ЦРУ не продержится долго и готовила пути отхода. Лейбовиц протаптывала дорожку в КГБ и по сути, какое-то время была чуть ли не тройным агентом. Она подстроила взрыв, сдалась русским, слила им всё, к чему имела допуск, взамен на политическое убежище. Они дали ей работу.
Курякин сидит, понурив голову, словно это его вина. Соло устало прикрывает глаза ладонью, делая вид, что ему если не всё равно, то как минимум спокойно. Тами Лейбовиц успешно вклинилась в жернова гонки вооружений, став ещё одним винтиком в машине Холодной войны двух сверхдержав и в этом его вины куда больше, чем придумывает себе Курякин. Но ведь «Анкл» выше всего этого?
— Уэверли считает, что наша миссия напрямую связана с деятельностью Сопротивления. Лейбовиц закрепилась в КГБ, нацисты снова стали исчезать, так что планы меняются. Сегодня вылетаем в Варшаву — нам нужно достать папашу Лейбовиц. Там и на дочку выйдем.
Соло видит, ей всё это мерзко. Эта история так похожа на её историю с Удо, зато она знает на какие рычаги давить. Профессионализма в юной Габи Теллер сейчас куда больше, чем у него — самого эффективного агента и самого виртуозного вора как минимум на половине континентов. Соло чувствует, будто его переехал поезд.
— Я не верю что это прошло бесследно, — произносит Курякин, когда Теллер исчезает из поля зрения.
— Ты наивный большевик, — Наполеону до тошноты не хочется продолжать этот разговор. Она рвёт с места, словно скаковой жеребец: комкает вонючий пиджак, рвёт запонки, кидается к чемодану — лишь бы делать хоть что-нибудь.
— Если бы это сделала Габи, я бы наверное…
— … придушил её голыми руками, так? — он резко оборачивается к Илье и злобно, будто издевательски скалится. Соло не желает ему испытать того же, но попытки Ильи его понять, примерить его шкуру раздражают и без того взвинченную нервную систему. Илье никогда его не понять.
Курякин прячет взгляд.
— Слушай, Соло. Сандерс наверняка захочет, чтобы ты сделал это лично. Ты сможешь?
Его слова — последний гвоздь в крышку гроба, но к Наполеону отчего-то возвращается железобетонная уверенность. Смертный приговор для Тами Лейбовиц очевиден им обоим.
Соло долго смотрит ему в глаза а после утвердительно кивает головой.
Это будет профессионально.