К моральным поощрениям относились благодарности и грамоты от чекистских и советских учреждений, награждения часами, именным боевым и охотничьим оружием, собраниями сочинений Ленина, портретами Дзержинского. Крупные чекисты иногда награждались орденами Красного Знамени, а главной ведомственной наградой являлся серебряный значок Почётного работника ВЧК-ГПУ.
Чекисты полпредства жили в общежитиях, где постоянно вспыхивали конфликты друг с другом по причинам взаимной неприязни и низкой культуры. Полпредством периодически объявлялись учебные тревоги, после которых подсчитывалось количество сотрудников появившихся на службе более чем через 20–25 мин., с неисправным оружием либо вообще без такового, с нарушениями в форме одежды и проч.
Условия чекистской работы (ненормированный рабочий день, постоянные разъезды, участие в многочасовых ночных допросах, а также расстрелах) прямо отражались на состоянии здоровья оперативников, многие из которых подорвали свои силы ещё в гражданскую войну. Так, у начальника СОО Новониколаевской губчека С.А. Евреинова, расстреливавшего сотнями, был психоз, из-за чего ему пришлось покинуть «органы». Начальник ЭКО Алтгубчека С.Б. Овчинников (Аленев) в феврале 1922 г. был уволен по собственному желанию как нервнобольной. В 1929 г. в связи с эпилепсией уволили начальника Ачинского окротдела ОГПУ К.П. Болотного[382].
В середине 1920-х гг. около сотни чекистов полпредства страдали неврастенией, а ещё у 14 человек психические проблемы были более серьёзными. В июне 1928 г. Л.М. Заковский отмечал, что у 92 % сотрудников обнаружены заболевания, в основном нервные и сердечные. Назначенный в 1929 г. начальником ДТО ОГПУ Омской железной дороги Ф.М. Платонов жаловался, что его былая рана в голову «отражается на правильной работоспособности мозгов». Из циркуляра ОГПУ СССР от 15 февраля 1930 г. следовало, что «материалы заболеваемости сотрудников ОГПУ показывают значительное распространение на них психоневрозов, туберкулёза и ревматических заболеваний», которые являются основными причинами увольнения из ОГПУ. Защищая здоровье чекистов, в середине 20-х гг. половину сотрудников полпредства удовлетворяли путёвками в дома отдыха и на курорты[383].
Одной из главнейших черт чекистского быта должна была являться строгая конспирация. Приказом ОГПУ от 24 января 1925 г. печати запрещалось затрагивать вопросы структуры аппарата, методов работы и даже быта сотрудников ОГПУ. Полпред Л.М. Заковский в октябре 1927 г. выпустил приказ, в котором прямо запретил работникам аппарата полпредства в разговорах и письмах высказываться относительно работоспособности и личных качествах периферийных сотрудников, поскольку слухи и предположения о тех или иных возможных кадровых перестановках нервировали, по мнению полпреда, местных чекистов и делали их «не вполне работоспособными»[384]. Но сомнительно, чтобы этот приказ повлиял на степень разговорчивости чекистов.
Быт чекиста был законченным до пародийности воплощением особенностей быта советского. Ведомственный коллективизм требовал ограничения круга знакомств сослуживцами. Чекисты вместе отмечали праздники, вместе занимались спортом, вместе допрашивали и приводили приговоры в исполнение. Сельские чекисты были обречены вращаться в узком кругу хорошо знакомых людей; любое общение вне его было чревато совместным угощением с «кулацким» родственником, бывшим заключённым или участником давнего антисоветского выступления. Низкая общая культура, огромные эмоциональные перегрузки и тяжёлые условия труда являлись причинами массовой алкоголизации. Злоупотребление спиртным и связанные с этим постоянные дебоши со стрельбой, утери оружия, секретных документов и партбилетов приводили к тому, что огромная часть оперативников имела взыскания за подобные проступки. Зачастую пьяная болтовня служила поводом к судебному преследованию за расконспирацию. Но в целом руководство ВЧК-ОГПУ относилось к пьянству как к неизбежному злу, следя за тем, чтобы оно пореже проникало в оперативную работу.
Население хорошо представляло себе порядки в чекистских учреждениях и моральный облик сотрудников ВЧК-ОГПУ. В перехваченном в августе 1920 г. частном письме из Омска говорилось, что в местной чека сидят даже дети и старухи, которые терпят различные издевательства[385]. В фольклоре обыгрывалась аббревиатура ЧК: «В ЦК цыкают, в ЧК — чикают», «советская чека разменяла Колчака», а ГПО ДВР расшифровывалась как «господи, помилуй». В песенке «Яблочко» утверждалось, что «попадёшь в губчека — не воротишься!». Слово сексот в негативном контексте хорошо было известно с 20-х гг., о чём говорит неподцензурное стихотворение Л. Мартынова «Сексотка». Пренебрежительную окраску носил термин «гепеушник». В свою очередь, существовал и весьма циничный чекистский фольклор, в котором для расстрела существовал термин «свадьба» (вероятно, имелось в виду венчание со смертью), подставные свидетели именовались «стульями», а рядовые участники антисоветских организаций — «низовкой».
Отношение населения к чекистам в целом было враждебным: их боялись и ненавидели, высмеивали в анекдотах (однако у молодёжи под влиянием пропаганды постепенно воспитывалось уважение к чекистам как к отважным бойцам за идеалы революции). Когда в марте 1922 г. военные власти Якутска за тайные аресты выпороли видного чекиста Н.П. Осетрова, то слухи об этом сразу распространились по всему городу. Характерен эпизод 1926 г., когда попавшей в больницу жене начальника Бийского окротдела ОГПУ К.К. Вольфрама одна из пациенток (партийная инструктор женотдела) кричала: «Привезли барыню, ишь ты, жена начальника ГПУ с собственными подушками и бельём. Небось, попадёшь в подвал к Вольфраму, так там жёстко…». При разборе инцидента отмечалось, что эти инвективы больные встретили сочувственно.
Не любили чекистов и в номенклатуре: супруга арестованного видного сотрудника ОДТЧК ст. Барнаул А.Г. Онупрейчика в своих хлопотах за мужа встретила в начальственных кабинетах только пренебрежение. Давление общественного мнения ощущали все чекисты. Характерно, что жену одного из работников полпредства ОГПУ родственники спрашивали в письме, служит ли ещё её супруг в этом «поганом учреждении»?[386].
В результате даже руководящие чекисты не всегда считали свою работу привлекательной — и из-за моральных перегрузок, и из-за ощущения изгойства. В 1924 г., будучи заместителем полпреда ОГПУ по Сибири и отвечая на вопрос партийной переписи относительно желательной отрасли работы, Б.А. Бак заявил, что хотел бы «усовершенства по специальности механика». Замначальника Бийского окротдела ОГПУ С.Д. Шестаков в конце 1925 г. отмечал «адское желание учиться… на этой почве у меня была целая история просьб, ходатайств и проч., но так ничего и не добился»[387]. Уйти со службы можно было только с согласия парторгов, которые далеко не всегда шли навстречу. Следует отметить, что даже бывшие чекисты в анкетах, даже партийных, скрывали свою службу в «органах».
Пропаганда официально старалась представить службу на ОГПУ необходимым делом: так, заведующий пресс-бюро Агитпропа ЦК РКП(б) С.Б. Ингулов в 1924 г. в статье «Партии отдайся весь!» писал, что всякая работа — наркома, красноармейца, «агента ли ГПУ» — одинакова почётна и полезна для партии[388]. Но вскоре эта тема па абсолютно секретной и совершенно исчезла из открытой печати, характерно, что и термин «агент», поначалу официально обозначавший категории работников транспортных органов ЧК-ГПУ и угрозыска, после 1920-х гг. исчез: данным словечком пожертвовали, постановив, что агентами могут быть только слуги империализма. О чекистах публиковали торжественные оды (вплоть до Маяковского), сами они постоянно выступали в прессе с различными объявлениями и предупреждениями, а в периоды юбилейных кампаний 1922 и 1927 гг. — и с мемуарными очерками.
382
ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.1. Л.29 об.; Ф. п-10. Оп.1. Д.970. Л.38; Тепляков А.Г. "Сексотка Люба…" С.72.
383
Тепляков А.Г. "Портреты сибирских чекистов…" С.75; Исаев В.И., Угроватов А.Л. "Правоохранительные органы Сибири…" С.147; ГАРФ. Ф.374. Оп.27. Д.489. Л.205: "Чекисты Мурмана". — Мурманск, 1990. С.25; ГАНО. Ф. п-1204. Оп.1. Д.4. Л.151.
386
Тепляков А.Г. "Красный бандитизм…" С.88; ГАНО. Ф. п-1. Оп.8. Д.339. Л.6; ЦХАФАК. Ф. п-312. Оп.1. Д.7. Л.215; ГАНО. Ф.1146. Оп.1. Д.61. Л.165; Ф. п-1204. Оп.1. Д.5. Л.235.