Блин… Вот как это называется.
— …Видишь, вот дрон-уборщик. Он очищает правый притвор Белого павильона. Сейчас он должен появиться в самом павильоне, но вместо этого исчезнет.
Артем прищурился. Картинка на пяльцах изображала помещение, похожее на известковую пещеру, в которой кто-то шутки ради понатыкал подсолнухи, ободранные от листьев и выкрашенные в ядовито-лиловый цвет. И где этот дрон? А, вот он, наверно…
Существо (или устройство), похожее на медузу-переростка, лениво сползло по стене, задержалось возле ближайшего «подсолнуха», словно о чем-то задумалось, и внезапно выбросило вверх стрелку-ложноножку с блестящим шариком на конце. Тотчас в стене «пещеры» образовалось отверстие, уборщик просочился туда, и отверстие затянулось.
— …А вот он уже в левом притворе. Прошла минута.
Жон Го Тамм указал на другие пяльцы, которые показывали почти такую же пещеру, только стены в ней были малиновые, а вместо «подсолнухов» торчали нежно-розовые стебельки, увешанные грушевидными наростами. Медуза вылезла из стены и принялась меланхолично обтирать собой окружающие поверхности.
— За эту минуту дрон пересек павильон, который находится между притворами. Значит, голокамера в Белом павильоне показывает…
— Она показывает не то, что там происходит на самом деле, — мрачно произнес Артем. — Здесь у вас камеры стоят?
— Конечно! Но зачем…
Артем остановил его, подняв руку.
— У нас времени в обрез, Жон. Я в вашей технике, честно говоря, совершенно не разбираюсь, поэтому просто скажу вам, что хочу получить на выходе, а вы мне объясните, можно это сделать или нет. Идет?
Офицеры, не привыкшие, когда с их начальником разговаривают таким тоном, переглянулись. Один из них, гибкий шестирукий стунн с мраморно-бирюзовой кожей, усыпанной мелкими зелеными блестками, шагнул вперед, но симбионт жестом остановил его.
— Не надо… Я тебя слушаю, Ар-тем.
Артем прочистил горло. Задача предстояла нетривиальная: он в общих чертах представлял, что происходит, но изобилие незнакомых технических деталей существенно осложняло ситуацию. Ладно, попробуем…
— Прежде всего, — он повернулся к симбионту: кажется, из всех присутствующих он представлялся наиболее здравомыслящим, — если преступники сумели вмешаться в работу вашей сети, они могут через ту же сеть наблюдать за вами…
— Понятно, — невозмутимо проговорил Жон Го Тамм и выразительно посмотрел на дежурных офицеров. — Так на чем мы остановились?..
Служащие Надзорного отдела были вышколены хорошо и понимали своего начальника даже не с полуслова, а с полувзгляда. Они подошли к компьютеру и погрузили руки в пульт управления. Один из них почти сразу извлек очередную голопластинку, подошел к симбионту, показал ее… Неизвестно, что было на ней изображено, но Жон Го Тамм, осмотрев ее, развел руками и как ни в чем не бывало продолжал обсуждать с Артемом устройство дворцовой системы слежения. Офицер вернулся к компьютеру, и операция повторилась еще раз. Наконец тот, что все это время оставался подле компьютера, кивнул и освободил руки.
— Теперь можно говорить, как я понимаю? — улыбнулся Артем. — Отлично. А есть какой-нибудь способ увидеть то, что на самом деле происходит в зале?
— Есть. Но он вряд ли тебе подойдет.
— Не подойдет или неприемлем?
Жон Го Тамм подошел к компьютеру. Кажется, он был встревожен… или заинтригован… Артем так и не понял. Он почти кожей чувствовал, как течет время.
— Попробуйте, — произнес симбионт.
Охваченный необъяснимой робостью, Артем приблизился к сооружению, напоминающему друзу горного хрусталя, подсвеченную изнутри и переливающуюся всеми цветами радуги. На трех или четырех гранях прилепились гигантские бутылочно-зеленые слизняки.
В точности как на пульте управления в рубке аллартова бота.
Он вопросительно посмотрел на Жон Го Тамма, но симбионт только кивнул.
Эх, была не была… Артем собрался с духом, зажмурился и погрузил руку в студенистую поверхность.
«Студень» оказался нежным и почему-то отдавал мятным холодком. Артем почувствовал, как сами собой расслабляются мышцы, глубоко вздохнул и закрыл глаза. Странное чувство: казалось, что-то живое и почти разумное пытливо осматривало, ощупывало, изучало его — каждый волосок, миллиметр его кожи… и все, что под ней: каждое мышечное волоконце, каждый капилляр, каждую косточку.
А потом все тело пронзила острая боль.
Кажется, он кричал. «Кажется», потому что он не слышал собственного крика — просто знал, что кричит, точно так же, как знал о продолжении своей агонии. Расплавленный металл тек по нервам, и мозг в одно бесконечное мгновение разлетелся горсткой невесомого пепла.