Рейчел помнила, что в те годы она испытывала безотчётный страх перед темнотой и часто плакала от страха. Тогда Бен подходил к её постельке и негромко пел ей, пока она не засыпала, успокоенная. А пел он ей те песни, которые обычно распевали в прерии ковбои:
И хотя, когда ей самой было четыре года, Бену было всего одиннадцать лет, он всегда казался ей огромным, как скала, большим и надёжным.
А когда ей было всего три года и она частенько просыпалась в страхе от ночных кошмаров, она выскакивала из постели и в ужасе бежала босыми ногами по ледяному полу в одной ночной рубашке и пыталась залезть в постель к кому-нибудь из взрослых, кто мог бы приютить её, согреть и защитить от этих ужасных ночных кошмаров. Бен был единственным, кто не прогонял её.
Рейчел размышляла обо всём этом на протяжении нескольких дней. И в конце концов она поняла: «Всё, что я хочу — это заботиться о Бене, делать так, чтобы ему было хорошо. И даже если он женится на какой-то другой девушке, я буду счастлива, если я просто смогу продолжать всё так же заботиться о нём... заботиться всю свою жизнь». Однако, подумав ещё, она вдруг поняла: «Нет, если он женится на ком-то ещё, я не выдержу этого. Тогда мне лучше умереть».
Поняв, наконец, что больше всего на свете она хочет быть вместе с Беном, рядом с Беном, Рейчел словно вновь ожила. Её бледное, с печальными глазами, с заострившимися чертами лицо опять осветилось, и та неизбывная мука, которая все эти дни, точно страшная печать, лежала на нём, куда-то исчезла. Матильда была так счастлива наблюдать эту перемену, что даже не стала допытываться у Рейчел, что же с ней произошло и почему она вновь стала весёлой. Ей было достаточно просто того, что это случилось.
Дождавшись возвращения Энди, Рейчел послала вместе с ним записку Джорджии Роулинс.
«Я взяла в руки перо, чтобы написать тебе, что я страшно извиняюсь за то, что произошло. Мне ни за что на свете на следовало вести себя так, — написала она Джорджии. — Конечно, всё это произошло только потому, что ты своими словами застала меня врасплох, и я почувствовала себя огорошенной. Но сейчас я понимаю, что ты рассказала мне то, что я обязательно должна была знать, и я теперь по-настоящему благодарна тебе».
Джорджия тут же ответила ей. Судя по тому размеру и характеру букв, её письмо было написано прямо в седле. Она начала его со слов «Моя дорогая подруга Рейчел», и дальше писала о том, что она испытывает огромное облегчение из-за того, что им удалось наконец урегулировать это недоразумение. «Я никому не сказала о том, из-за чего, собственно, произошла наша размолвка — и надеюсь, что ты тоже никому не сообщила никаких деталей», — писала Джорджия. По её словам, она сказала Бену лишь то, что Рейчел неожиданно выскочила из дома с остро заточенным ножом в руках. Бена это «очень сильно развеселило, и он потом долго смеялся», — добавляла девушка.
Судя по всему, Джорджия не догадывалась, что у её родителей в последнее время появились куда более веские причины недолюбливать семью Закари. Вероятно, её просто не посвящали в подробности этой размолвки. А может быть — и этого тоже нельзя было исключать — ей было просто наплевать.
Так или иначе, но восстановление нормальных отношений с Джорджией случилось как нельзя вовремя: пора полнолуния вновь неумолимо надвигалась. И на этот раз лошади у кайова были уже накормлены и готовы к дальним переходам и боевым действиям. Белым, живущим у Реки Пляшущей Птицы, надо было быть особенно начеку...
Глава 17
Несмотря на то, что период полнолуния был относительно коротким и вновь сменялся ночами, когда луна была ущербной и её почти не было видно на тёмном небосклоне, всем живущим у Реки Пляшущей Птицы приходилось принимать так много мер предосторожности, что у них невольно возникало ощущение, что они живут в состоянии осады не несколько дней в году, а всё время. В период полнолуния дом нельзя было покидать без оружия даже днём. А уж ночью двери дома наглухо запирались, его защитники открывали замаскированные в стенах бойницы, через которые можно было вести стрельбу из ружей, и бодрствовали всю ночь, в любую минуту ожидая нападения индейцев.