А тот был сегодня на высоте. Изумленно посмотрев на Кирилла, он постучал костяшкой согнутого указательного пальца по лбу, затем по дощатой стенке.
— Один и тот же звук! — определил он. — Чтобы я поехал к какому-то несчастному мазилке, который не может отличить пловца от топора! У меня есть более интересные «кадры» на сегодня.
Лешка до сих пор не мог простить художнику, которого Кирилл как-то привел на водную станцию, что тот рисовал весь день девчонок и новичков, а не его, прославленного чемпиона. С некоторых пор Лешка вообще не считал за людей тех, кто проплывал стометровку брассом медленнее минуты двадцати секунд.
Кириллу хотелось окунуться, если уж он приехал на водную станцию.
— Пошли в воду, Лерочка! — крикнул он снизу девушке.
— Что-то не хочется... Вы купайтесь, Кирилл. Я подожду...
Он проплыл всего сто метров, причем в самом ударном темпе, весь выложившись на этой дистанции. Он ведь знал, кто смотрит на него с трибун.
— Вы плаваете, как бог, Кирилл! — похвалила Лера, когда он, сев с ней рядом, расчесывал гребешком мокрую голову. — Ничуть не хуже вашего Лешки-зазнайки.
— Ну, что вы, Лерочка! — смутился Кирилл, хотя ее похвала была приятна ему. — С Лешкой никакого сравнения не может быть... Мы сейчас едем к моему другу художнику! — ему не терпелось ввести ее в круг своих ближайших знакомых.
— Это не тот, кого мы встретили ночью на Садовом кольце?.. В «Волге», с блондинкой...
— Нет, мы поедем к Грише Львову. А то был Виктор Алексеевич. Кстати, он вас тоже вспоминал. — На секунду он запнулся — говорить ли дальше? — и, словно с размаху бросаясь в холодную воду, продолжал: — Он спросил, не снимались ли вы в фильме «Весенний поток»?
— Забавно, очень забавно! — задумчиво проговорила Лера. — Моя подружка Юлька все уши прожужжала мне, уверяя, что я — точная копия героини. А я этого вовсе не нахожу, хотя дважды специально смотрела картину.
— Сегодня вы увидите картины получше. Неудобно, конечно, хвалить работы приятеля, но... словом, сами увидите.
В троллейбусе Лера была задумчива. Кириллу показалось, что он зря передал ей слова Одинцова. Впрочем, какое это имеет значение, если они снова встретились, сидят рядом, едут вместе к Грише.
Настоящее призвание Григория Львова выявилось не сразу. Окончив в дни войны десятилетку, Гриша, как и все его сверстники, стремился на фронт, но был забракован врачебной комиссией: у него была хроническая болезнь сердца. Чтобы помочь семье, он поступил в городскую типографию учеником наборщика.
Как-то юноша, обмакнув палец в типографскую краску, одним росчерком нарисовал в профиль метранпажа, причем с таким завидным и злым сходством, что наборщики схватились, за животы от смеха. Особенно удалась ему карикатура на директора. Это и было началом его «художественной» деятельности. Как раз в ту пору — это был первый послевоенный год — типография получила по разверстке одно место в Московский полиграфический институт. Директор с удовольствием откомандировал доморощенного «Кукрыниксу», как он называл дерзкого юнца, в Москву.
Со второго курса Львову удалось перевестись в Художественный институт, более отвечающий его стремлениям. Гришины шаржи и карикатуры стали появляться не только в стенной печати, их помещала молодежная газета. Но он не сделался карикатуристом: его пленила живопись.
Окончив институт, молодой художник много ездил по стране, беря командировку от любого журнала или от газеты, нуждающихся в злободневных зарисовках, на которых он набил руку. Арктика, Дальний Восток, целина — таков был маршрут его поездок за последние годы. Побывал он и в родном городке, где жили его старики, зашел в типографию, где начинал свою деятельность. С особым удовольствием и гордостью печатники выпустили в свет книжку с иллюстрациями «нашего Гришки».
Возвращаясь из поездок, он еще больше восторгался широкими московскими улицами, площадями, каменными набережными, мог писать их часами в любую погоду. Своей комнаты у него не было: Гриша жил то у знакомых на даче, то снимал комнату у людей, уезжавших на длительное время из столицы. Он был молод, полон сил и честолюбия, безгранично верил в свое будущее. Но будущее завоевывается упорным трудом, а работать без собственной мастерской, хотя бы небольшой, художнику трудно. Получался заколдованный круг. И тут предприимчивого Гришу осенила счастливая мысль.
Москва перенаселена, ждать очереди на получение жилплощади через Союз художников молодому живописцу пришлось бы слишком долго. Но если каждый дом заселен от подвала до крыши, то самые крыши, вернее — чердаки, пустуют: ничего, кроме пыли и старой рухляди, там нет. Использовать чердак под жилье никто бы не разрешил, но можно ведь хлопотать о переоборудовании чердака под мастерскую. Если у него будет своя мастерская, кто помешает ему заночевать в ней, когда он заработается?