Не дождавшись ответа, он продолжал:
— Я не стал бы разговаривать с вами, Малышев, если бы вы не были мне чем-то очень симпатичны. Может быть, тем, что при вашей внешности социального героя, при анкете, которая, без сомнений, устроила бы самого придирчивого завкадрами, вы законченный рыцарь печального образа. Вам бы серенады распевать под окном прекрасной Дульцинеи. И, пользуясь своей силой, закалывать на рыцарских турнирах каждого, кто взглянул в сторону вашей дамы... Ну, что это за домострой, что за тургеневщина? Нельзя же в век Пикассо и Хемингуэя, в век атома и рок-н-ролла ратовать за менуэт — он еще нашим бабушкам казался слишком медленным... Я человек современный, мне нравится все красивое — и что же? Кстати, ваша Лерочка — простите, что я называю ее по имени! — далеко не красавица. Самая обыкновенная девушка: милая, свежая, в меру наивная.
Кирилл не хотел обсуждать вслух качества любимой девушки.
— А если б за вашей невестой ухаживал другой?
— О боги мои! — В голосе Одинцова было неподдельное изумление. — Такого я не ждал даже от вас, Малышев, вы опоздали родиться лет эдак на сто, не меньше!.. Во-первых, я был бы просто польщен тем, что моя невеста нравится другим. Во-вторых, я абсолютно убежден, что вот в эту минуту, когда мы с вами возвращаемся с работы, за моей невестой тоже кто-нибудь ухаживает. А почему нет? Она мила, остроумна, очень современна, без всяких предрассудков.
— Ухаживают или сбивают с толку?
Одинцов расхохотался от души.
— Простите мне, Малышев, мой глупый смех, но... вы чудак! Можно подумать, что мы с вами не в современном, цивилизованном мире живем. Давайте я познакомлю вас с Ириной Владимировной — так зовут мою невесту — и попробуйте сбить ее с толку, как вы выражаетесь... По рукам?
Кирилл не принял протянутой руки. Идя по краю тротуара, над обрывом, он делал вид, что рассматривает дома и крыши противоположного берега Москвы-реки.
— Нет, голубчик, я не святой и тем более не святоша. Как сказал поэт: «грешник, развратник, безбожник, но он любил Беатриче». Люблю жизнь и лучшее создание ее — женщину. Люблю все, что заставляет трепетать сердце: соперничество, борьбу, преодоление препятствий, ну и, разумеется, победу... Ах, Малышев, Малышев, вы даже приблизительно не представляете себе, каким я могу быть, когда распущу свой павлиний хвост. Нежным и грубым, внимательным и черствым, недоступным и, как Паратов в «Бесприданнице», расстилающим шубу под ногами...
Как бы ни относился Кирилл к тому, что говорил инженер, он не мог не отметить про себя, до чего хорош был Одинцов в эту минуту! Его тонкое лицо казалось одухотворенным, движения маленьких, красивых рук были плавны и округлы, хорошо поставленный, воркующий голос мог убедить в чем угодно. Да, такие вот блистательные циники, наверное, нравятся девушкам больше, чем робкий парень со своей первой неумелой любовью! Соблазнительно-бесстыдные речи скорее зажгут иное сердце, чем застенчивое признание и недомолвки. Было от чего прийти в уныние!
И вдруг Кирилл насторожился: говоря о том, что гимназическое поклонение ныне не в моде, Одинцов рассказал о чеховском гимназисте, который повел даму в ресторан. Денег у него было рубль двадцать копеек, счет подали на сумму в три раза больше. Владелец ресторана выдрал его за уши, гимназист заплакал, после — скучный разговор с дамой об Абиссинии... Так вот почему весело хохотала Лера в электричке после «Эрмитажа», вот от кого она слышала эту историю.
— Прощайте, Виктор Алексеевич! — сказал он, останавливаясь. — Мне... в другую сторону.
— Туда? — Одинцов, улыбаясь, показал на обрыв. — Не советую, Малышев, жизнь прекрасна! — Он поколебался минуту, продолжать ли, затем спросил небрежно: — Да, хотите пари на прощанье: удастся мне отбить у вас Леру или нет?
Кирилл чуть не задохнулся от такой наглости, высказанной к тому же с приветливой улыбкой.
— Вы... вы... какая же вы скотина, Одинцов!
— Грубите, Кирилл Васильевич? — Инженер был предельно вежлив, он впервые назвал молодого человека по имени и отчеству. — Не скрою, вы даете мне этим моральное преимущество.
— Я не боюсь вас, Одинцов!.. И я буду с вами бороться, слышите?.. Всеми средствами...
— Монологами на вечерах самодеятельности? Или через стенную печать? Но вы забыли: я ухожу из треста. Или вы пришлете анонимку в институт?
— Вы не только подлец, Одинцов. Вы еще и трус, да, трус! — Кирилл яростно рубанул воздух сжатым кулаком.