Непростительно
Я проснулся от колких солнечных лучей, которые легко пробивались сквозь тонкий тюль, падая мне на лицо.
Я повернулся со спины набок и увидел ее. Ненавижу. Как же я ее ненавижу. Ненавижу эту женщину. Вернее было бы сказать девушку, ведь Яна была совсем молода, но у меня просто не поворачивался язык, потому что в данное слово – «женщина» – я вкладывал все его негативное значение. Женщина как символ разрушительницы судеб.
Она лежала на спине, как пару секунд назад и я, ее руки были где-то наверху, по бокам от подушки. Ее длинные светло-русые, почти что пепельные волосы, которые она ночью убирала на одну сторону, чтобы не мешать мне спать, волнами покоились, свисая вниз с кровати. Яна была до груди накрыта своим отдельным одеялом. Мы спали под двумя разными одеялами, потому что я не хотел даже во время сна прикасаться к ней. Не хотел ощущать ее омерзительное тепло.
Я приподнялся и с презрением посмотрел на спящее, умиротворенное лицо своей жены. Ее длинные черные ресницы слегка подрагивали, а под веками происходило быстрое движение глаз, как это бывает, когда сон особенно беспокойный. Но меня все же не волновало, какие сны могла видеть моя жена. Даже можно выразиться так: мне было глубоко фиолетово на то, что происходит с ней не только во сне, но и наяву.
Я попытался осторожно пролезть через Яну, чтобы она даже не шевельнулась от мысли, что ей необходимо проснуться. На этот раз у меня получилось, хотя обычно я задевал ее коленкой или локтем, и та открывала свои огромные зеленые глаза, наполненные смятением, которое свойственно человеку, проснувшемуся в чужой обстановке. Перелезать через нее было крайне тяжело, потому что я был слишком высок и из-за этого неповоротлив. Мой рост составлял почти два метра. У меня были длинные ноги, движение которых было весьма трудно контролировать в такие моменты. Однако я старался четко улавливать каждое движение спящей супруги, которая могла в любой момент проснуться. А мне так этого не хотелось…
За тот год, что мы живем вместе, мое лицо сильно поменялось. Проходя мимо трюмо с зеркалом, я в очередной раз подметил для себя, что стал старше на года три-четыре. Это все из-за мимики, которая почти не менялась за все то время, что я живу с Яной. Выражение моего лица всегда было утомленным, печальным с нотками искреннего флегматизма или же искажалось гримасой злости и отвращения. Других вариантов, как правило, не было, и все же в моей жизни была одна большая радость. То, что делало меня иногда счастливым, несмотря на лютую ненависть к жене.
Я прошел по коридору в соседнюю комнату, вошел туда. Комната с нежно-голубыми обоями и светлым паркетом лучилась светом. Рядом с окном стояла белая детская кроватка, в которой лежало мое счастье. Мой сын.
Я подошел к кроватке и заглянул туда: Максимка лежал, дрыгая ножками, и чему-то улыбаясь. Он обсасывал, пытаясь кусать, какую-то погремушку. Видимо, это и веселило его. Максимка всегда просыпался раньше меня, в какую бы рань я ни вставал. Но ночью его сон был крепким. Когда я только забрал его и Яну из роддома и перевез в свою квартиру, то частенько по ночам наведывался в детскую комнату и наблюдал за тем, как спит мой сын. К тому же это был идеальный повод, чтобы не лежать рядом с Яной, ведь вначале нашего сожительства моя ненависть была еще хуже, чем сейчас. Сейчас я постепенно учился усмирять свою злость по отношению к жене, но давалось мне это непросто, поскольку она разрушила мою жизнь.
Взяв Максимку на руки, я уселся в желтое кресло, которое стояло рядом с кроваткой. Малыш начал смеяться и двигать ручками. Я заулыбался. Было приятно смотреть на то, как растет мое чудо. Растет мой сын. Мой первый и единственный сын. Это ведь часть меня, возможно, в нем есть и частичка моей души. Моя плоть. Моя кровь.
Внезапно в коридоре послышались легкие шаркающие шаги – то была Яна.
Улыбка тут же испарилась с моего лица. Я гневно уставился на дверь, которая приоткрылась. Показалась заспанная Яна.
– Почему ты подорвался? Максимка плакал, да? А я не услышала… Ложись, я побуду с ним. – Ее голос. Ее мерзкий, ужасный голос. Хуже всего было то, что она пыталась являть собой саму миловидность и уступчивость, покорность. Конечно же, по словам моего лучшего друга она и была такой: доброжелательной, заботливой, любезной. Но я не хотел признавать это как правду о ее характере. Никогда не хотел.
– Не надо… – сквозь зубы раздраженно процедил я. – Я сам. Ложись спать.