Даже сейчас, спустя почти два года, я все равно очень сильно хочу увидеть Алину. Хочу – не то слово. Скорей страстно желаю. Ведь мне о ней неизвестно ничего, кроме того, что как-то рассказал мне Стас.
Полгода назад Алина виделась с ним. Спрашивала про меня. Даже после того, что я сделал, она беспокоилась о моей жизни. Боже… какой же я идиот!
Стас сказал, что Алина сейчас живет с каким-то парнем. Он был влюблен в нее почти пять лет, но она не отвечала взаимностью, хотя из всех ее знакомых он был самым приличным и интеллигентным. Она все так же рисует. Много рисует. Говорит, что рисунки помогают ей забыться. Рисовала она чертовски хорошо. Мне, во всяком случае, очень нравилось. Некоторые ее рисунки, где изображен я или мы с ней вместе, до сих пор хранятся в моей заветной коробке. Это мои персональные иконы.
– Как она выглядит? – это был мой главный вопрос. Я хотел хоть ненадолго ощутить призрачное присутствие Алины. Но для этого мне необходимо было визуализировать ее внешность.
– Плохо. Бледная. Худая. Синяки под глазами. Курит. – Как-то слишком встревоженно проговорил Стас.
– Курит? – я был в шоке. Алина никогда в жизни не курила. Я всегда радовался, что эта пагубная привычка, поразившая множество девушек, обошла ее стороной.
– Да. При мне выкурила две сигареты.
– Этого не может быть! – я сокрушался. До чего же я довел ее?! Я ублюдок!
– В общем… мне пора. Так, ничего особенного не сказала она. Спросила только про тебя. Но тебе там ловить нечего. Серьезно, Никит, даже не думай. Она никогда не простит.
И Стас ушел, оставив меня наедине с моими жуткими домыслами и моим личным осуждением, самобичеванием… самоуничтожением. После этого разговора я неделю был в апатии. Даже на работу почти не выходил. Отец уже грозился, что уволит меня, если я и дальше продолжу предаваться меланхолии. Яна в те дни не подходила ко мне, потому как я каждый раз срывался, стоило ей очутиться рядом со мной. Только Максимка возвращал меня изредка к жизни.
Сына я любил так, как любил, пожалуй, Алину. Это была та самая теплая, нежная и преданная любовь, которую я подарил своей милой Алине. И теперь я мог дарить ее только Максимке. Единственное, что меня раздражало, так это то, что Максимка любил Яну так же, как и меня.
Я все время повторял про себя: «Ты не знаешь, сынок, ты не знаешь, на что пошла твоя тупорылая мать, чтобы сделать нашу семью! Знал бы ты это так, как знаю я, ты бы ненавидел ее еще больше моего».
Стоило отдать должное Яне – она была безупречной матерью. Такой, какой, наверное, была бы и моя Алина, будь она на ее месте. Яна заботилась о Максимке, воспитывала его мягко, но настойчиво, притом не страдая всем тем, чем обычно страдают современные мамаши. Но все же у Яны почти не было никаких своих увлечений, и это отталкивало от нее еще больше. Она не была особенно умной, какой была, к примеру, Алина. Она почти не читала книг, а вот Алина была очень начитанной и образованной девушкой. Я почти ничего не знал о своей жене, но делал выводы, исходя из ее образа жизни и наших редких, коротких, обыденных бесед. И выводы эти меня не радовали. Яна была заурядной, обычной, я бы даже сказал, примитивно послушной и тихой девочкой, которая не ждала от жизни ничего экстраординарного. У нее не было амбиций и тяги к учению и саморазвитию, в то время, как Алина была полна энтузиазма и постоянно строила какие-то свои планы, постепенно воплощая их в своей жизни. У моей любимой была та самая целеустремленность, которой она не злоупотребляла, периодически превращая ее в пассивное ожидание, но и которой она пользовалась исключительно по назначению. Это была идеальная золотая середина в амбициях любой идеальной девушки.
Я на самом деле постоянно сравнивал любое действие и любой поступок жены с тем, что сделала бы Алина. И все больше, и больше понимал, что Яна не может стоять даже в тени Алины. От этого на душе еще сильнее скребли кошки.
Я не заметил, как начал плакать, сидя в кресле вместе с Максимкой на руках. Слезы тихо струились по моим щекам. Я пришел в себя, когда увидел, что Яна снова стоит в комнате и с ужасом смотрит на меня.
– Ты не в прядке, – она не спрашивала, а утверждала.
– Да, – с трудом выдавил я из себя.