Роскошная ванная была отделана белым и нежно-зеленым кафелем. Долорес умирала от желания сбросить с себя теплую одежду и облачиться во что-нибудь легкое и воздушное. Почему бы и нет? Она наскоро приняла душ и надела просторное и длинное зеленое платье без рукавов и воротника. Затем Долорес вставила в уши длинные позвякивающие серьги, надела босоножки на высоком каблуке и посмотрела на себя в зеркало. Вид у нее был свежий и цветущий. Несколько капель духов с цветочным запахом, и готово!
Едва она вышла на веранду, как из соседней комнаты появился Эдвин, одетый в белые летние брюки и голубую шелковую рубашку. Он выглядел спокойным и довольным. У Долорес сразу участился пульс. Ужасно хотелось обнять его, но нельзя было давать волю своим чувствам. Она всю дорогу боролась с этим желанием, отчаянно тоскуя по близости и чувствуя из-за этого угрызения совести.
— Здесь так красиво… — произнесла она, и Эдвин улыбнулся.
— А вы еще красивее, — ответил он и обнял Долорес. — В отличие от нее Эдвин ничуть не стеснялся своих желаний и говорил об этом легко и непринужденно. — Гмм, какой чудесный аромат!
От него тоже чудесно пахло — мылом и туалетной водой. Запах был очень мужественным и притягательным. Его волосы были еще влажными. Долорес чувствовала сквозь шелк рубашки его тепло и ощущала сладкое томление во всем теле.
Желание, подумала она. Простое и неприкрытое. Надо было радоваться, что она не умерла сексуально.
— Как вам понравилась комната? — спросил он.
— Очень! А вам?
— Очень одиноко… Я бы хотел, чтобы вы были там со мной.
У нее чуть не выскочило сердце. Долорес вздохнула, почувствовав, что Эдвин поглаживает ее волосы и спину и что у нее начинают твердеть соски, прижатые к его груди.
— Я хочу смотреть на вас, прикасаться к вам, целовать и ласкать вас, — тихо и хрипло сказал он. — Хочу засыпать, держа вас в объятиях, а наутро просыпаться и видеть, что вы рядом.
Долорес невольно представила себе эту картину, и ее пронзило страстное желание. Тепло ладоней, сжавших ее груди, ощущалось сквозь тонкую ткань платья и лифчика. От взгляда его темных глаз было трудно дышать. Она застыла, как завороженная. Эдвин провел ладонями по ее плечам, наклонился, жадно поцеловал в губы, и в каждой клеточке ее тела вспыхнул пожар.
— Останьтесь со мной сегодня ночью, — прошептал он, не отрывая губ, опаляя Долорес своим дыханием и жаром прижавшегося к ней тела.
— Да, — прошептала в ответ Долорес, разом утратившая здравый смысл и знавшая только одно: она хочет его и нуждается в нем.
Эдвин неохотно выпустил ее из рук и улыбнулся.
— Беда в том, что нас ждут на террасе с коктейлями, а потом начнется обед. Думаете, мы выдержим?
Они выдержали, хотя это было и нелегко.
Однако вечер получился интересный, с приятной беседой и чудесными блюдами, которых ей никогда не доводилось пробовать: жареной рыбой-попугаем, печеными плодами хлебного дерева и мороженым с кусочками свежего манго на десерт. Но Долорес делала все механически, ее мысли были далеко отсюда. Ее занимало только то, чему предстояло случиться позже: она останется наедине с Эдвином, сбросит с себя одежду, он тоже разденется… Ее преследовали тайные, грешные мысли, а надо было притворяться спокойной женщиной, вести разумные беседы и есть, есть, есть! Нет, к таким испытаниям она не привыкла.
И напрочь отвыкла от любви. Она не ложилась в постель с мужчиной несколько лет, а прошлый опыт ничуть не вдохновлял ее и не добавлял уверенности в себе. Сегодня ночью должно было случиться то, чего она жаждала и в то же время безумно боялась. Вдруг она действительно никуда не годится в постели и разочарует его?..
Вечер казался нескончаемым. Лишь в двенадцатом часу хозяева пожелали гостям спокойной ночи. Эдвин взял ее за руку, привел к себе в комнату и ногой захлопнул дверь. В этом движении было что-то решительное и настолько бесповоротное, что у Долорес по спине побежали мурашки.
Комнату освещал маленький ночник; должно быть, Эдвин оставил его включенным, когда шел обедать. Створчатая дверь на веранду оставалась открытой, и в комнате было прохладно. Сквозь колеблющиеся пальмовые листья пробивался серебристый лунный свет. В этой комнатке Эдвин казался большим, сильным и очень мужественным. Сердце Долорес готово было выпрыгнуть из груди.
Он потянулся к ней и нежно провел ладонью по волосам. Долорес застыла на месте едва дыша. Он гладил ее лицо и улыбался. Глаза Эдвина были полны темного огня, и это бросало ее в дрожь. Вот и настало то, чего она так хотела и так боялась.
8
— Ты дрожишь, — тихо сказал он.
Она проглотила комок, стоявший в горле.
— Я боюсь, хотя и знаю, что это глупо.
Эдвин негромко рассмеялся.
— Тебе нечего бояться. Только дай этому случиться.
Долорес закрыла глаза, чувствуя прикосновение к щекам его теплых ладоней.
— Да…
Она хотела, чтобы это случилось. Хотела наконец перестать волноваться из-за того, что Эдвин, подумает о ее теле. Хотела чувствовать себя свободно и непринужденно, хотела избавиться от страха и беспокойства. Хотела в конце концов дать волю томлению, желанию и страсти, которые долго держала под спудом.
Оливер убрал руки с ее щек, расстегнул на себе рубашку, снял ее и бросил на стул. Долорес не могла отвести глаз от его мускулистой груди, поросшей темными волосами. Сильной груди, на которую так и тянуло положить голову, чтобы почувствовать себя любимой и защищенной от любых невзгод.
Она не в первый раз видела его обнаженную грудь. Впервые это случилось в тот день, когда Оливер явился в гостиницу, грязный и грозный, и полез мыться. Теперь он выглядел не грозным, а… возбуждающим, полным жизни и мужественности. Эдвин не торопясь расстегнул молнию на ее платье, оно упало к ногам, и на Долорес не осталось ничего, кроме прелестных кружевных лифчика и трусиков — новеньких и очень дорогих. Покупая их, она испытывала одновременно удовольствие и неловкость. Долорес нравилось, как выглядели на ней эти вещи; в конце концов, она не была старухой и при желании могла бы носить сексуальное белье.
Когда Эдвин собрался снять с нее лифчик, у Долорес безумно заколотилось сердце. Она не хотела, чтобы Оливер видел ее полностью обнаженной; пусть сначала погасит этот проклятый свет!
Эдвин, не отрывавшийся от ее губ, потянулся к застежке лифчика, и Долорес сжалась, стараясь избежать прикосновения его теплых пальцев.
— Пожалуйста, — прошептала она, — выключи свет…
— Я хочу видеть тебя.
— Пожалуйста…
Эдвин протянул руку и сделал так, как она просила.
— Почему?
Губы Эдвина прикоснулись к ее шее.
— Потому что он смущает меня. — Она проглотила слюну. — Как-никак, мне не двадцать лет.
Он засмеялся.
— Не морочь мне голову!
— Не смейся надо мной…
— Может, напомнить, что мне тоже не двадцать? — Горячие губы припали к ее груди над полоской лифчика.
— У мужчин все по-другому. С годами они становятся более… мужественными, интересными и притягательными.
— Ты что, против равноправия полов?
— Но это правда… По крайней мере, так все считают…
— Забудь о том, что считают другие… — Он поцеловал ее в щеку, в висок. — Лично я думаю, что ты прекрасна и желанна, и такой ты была для меня с первого взгляда. — Горячие губы подбирались к ее уху. — Ты достойна любви, преклонения… Долорес, я давно хочу тебя, и ничто в мире не может изменить это, тем более какой-то ночник.
Он был слишком добр, чтобы сказать правду… Долорес вздохнула.
— Ты преувеличиваешь, Эд… Ох, не знаю… Наверно, тебе следовало бы…
Эдвин зажал ей рот поцелуем, расстегнул лифчик, отбросил его в сторону и легонько сжал выпущенные на свободу груди.
— Какая у тебя чудесная кожа… нежная, теплая… — прошептал он.
С лихорадочно бьющимся сердцем Долорес застыла, ощущая, как мужские руки скользнули по ее талии и бедрам и сняли с нее трусики. Эдвин поднял ее, опустил на кровать, а потом сбросил с себя остатки одежды.