Она услышала шум мотора и шорох гравия. Горло болело, по лицу текли слезы. Почему все так сложно?!
Она обидела его, хотя и не хотела этого. Ты мне не доверяешь, сказал он. Все еще не доверяешь.
Вцепившись в руль, Эдвин гнал машину по шоссе. Мышцы сводило от жгучей обиды. Что случилось с этой женщиной? Почему она не захотела поделиться с ним своими трудностями? За каким дьяволом ей понадобилось, ни с кем не посоветовавшись, продавать гостиницу чужим людям?!
Она отказалась от того, что любила больше всего на свете! Оливер ударил кулаком по баранке. Он бы этого не позволил. Он бы сделал для нее все. Мог бы сам купить гостиницу или долю ее сестры. Или еще проще — заплатил бы за содержание мальчишки в лесной школе, только и всего!
Я не хочу передумывать, сказала она. Долорес не хотела, чтобы он ей помог. Эдвин чертыхнулся. Неужели он так и остался для нее совсем чужим человеком?
Болела голова. Меньше всего на свете он рассчитывал возвращаться домой в поздний час. Ему так хотелось быть рядом с Долорес, держать ее в объятиях, целовать… Последние три недели казались вечностью. Эдвин тосковал по ней так сильно, что это даже пугало его. Они не должны были расставаться.
Но она не любила его. Недостаточно любила, чтобы выйти за него замуж. Долорес всегда держалась на расстоянии, в ее глазах словно застыл необъяснимый страх. А когда заходила речь о браке, она словно не слышала его слов.
В доме было тихо. Дети уже спали. Он прошел в кабинет, налил себе виски и задумался. Несколько месяцев назад Долорес сказала, что очень дорожит своей независимостью и никогда от нее не откажется. Так вот почему она ничего не сказала о своих проблемах! Вот почему захотела все решить сама. Потому что когда-то она была замужем за человеком, который приказывал ей, что делать, что носить и что думать, который искалечил ее душу. С тех пор пи один мужчина не имел права что-то решать за нее, включая его, Эдвина…
Оливер допил остатки виски и заставил себя подавить обиду. Самое худшее, что можно было сделать в такой ситуации, это силой навязывать Долорес свою помощь. Пусть сама улаживает свои дела. Пусть ищет работу и начинает новую жизнь. Она умна, талантлива и наверняка найдет что-нибудь. Лишь бы эта работа приносила ей радость.
Он лег в постель, однако даже во сне продолжал искать выход. И выход нашелся. Эдвин проснулся, посмотрел в темное окно и улыбнулся.
Долорес любила поспать, но сегодняшняя ночь выдалась просто кошмарной. Когда рано утром позвонил Эдвин, она облегченно вздохнула.
— Ох, Эдвин… Я не хотела обижать тебя. Я… Прости меня.
— Все в порядке, Долорес. Я просто хотел сказать, что не собираюсь вмешиваться в твою жизнь. Я был бы рад тебе помочь, но если ты твердо решила продать гостиницу, будь по-твоему.
— Спасибо… — Из глаз Долорес брызнули слезы. — Извини, что огорчила тебя вчера вечером.
— Ничего, переживу. Не беспокойся об этом.
— Я плохо спала…
— Я тоже, — засмеялся он. — Нам следовало спать в одной постели. Тогда все было бы в порядке.
— Да…
— Какие у тебя планы на сегодня? — Была среда, ее выходной.
— Собираюсь разбирать кладовку.
— Помощь не нужна?
— Очень нужна.
Эдвин приехал в начале четвертого, в кедах, джинсах и толстом свитере. Долорес бросило в дрожь от желания: что бы ни надел этот человек, он всегда выглядел сильным, мужественным и красивым.
Он молча вошел в комнату, захлопнул дверь и поцеловал Долорес так жадно, что у нее закружилась голова.
— Извини за вчерашнее. Самолюбие взбунтовалось. Не вынесло, что ты отказалась от моей помощи.
— Я не хотела обижать тебя…
— Знаю. Все, с этим покончено. — Он снова поцеловал ее. — Я соскучился. Хочу тебя.
Они прошли в спальню, раздели друг друга и упали на кровать.
— Я люблю тебя, — почти не отрываясь от ее губ, хрипло проговорил Эдвин.
— А я тебя… — И не было на свете слов слаще этих.
Его горячие губы и руки жадно ласкали ее тело. Долорес страстно отвечала ему, и вскоре любовники сгорали от дикого, первобытного желания.
Она любила его тело, гладкую кожу, обтягивавшую тугие мускулы, ее вкус и запах. Кровь пела, движения становились все быстрее и быстрее. Наконец страсть была утолена, и они вытянулись на кровати, не размыкая объятий.
Долорес слушала, как бьется его сердце. Она поцеловала его чуть влажную от пота грудь, улыбнулась и закрыла глаза.
Когда в измученное тело влились новые силы, она посмотрела на часы. Было начало пятого.
— Пора пить чай, — сказала она.
Эдвин поцеловал ее в макушку и засмеялся.
— Священное время! Ничто на свете не может отвлечь тебя от файф-о-клока!
— Ничего не поделаешь, это гены.
— Гены? Ах да, твоя английская бабушка!
— Чай придает бодрость. А после того, как ты меня «изнасиловал», мне надо восстановить силы.
— Ну что ж, если чай может помочь этому, тогда я — за! — засмеялся Эдвин.
Она встала с кровати, накинула на себя кимоно, заварила свой любимый «Липтон» и поставила на стол чашки и тарелку с испеченными Эндрю лимонными пирожными. Они сидели в гостиной и чаевничали, окруженные старыми вещами, которые Долорес незадолго до того выгребла из чуланов и ящиков.
К несчастью, поверх кучи бумаг лежала фотография Энди и десятилетней Коры, стоявших на крыльце дома. Красивый дом, и красивый ребенок, красивый муж.
Муж, которому нельзя было доверять. Жалкая пародия на мужчину.
— Чудесный дом, — сказал Эдвин, глядя на фотографию.
— Позолоченная клетка… — вздохнула она и покачала головой. — Нет, не клетка. Просто мне так казалось. Я была в плену собственных заблуждений. Жалела себя. Однажды я открыла дверь, поняла, что она никогда не была заперта, и улетела. Свободная как птица.
— Так легко, так просто…
— Нет, не легко и не просто. Но в конце концов я развелась с Энди и ничуть не жалею. Не хочу говорить об этом. Все осталось в прошлом. Будь добр, передай мне еще одно пирожное.
Эдвин протянул ей тарелку и небрежно сказал:
— Итак, в марте ты станешь еще более свободной. Тебе не придется заботиться о гостинице, не придется руководить и готовить. Чем ты собираешься заняться?
— Поисками работы. — Она принялась за пирожное.
— У меня есть для тебя работа.
Долорес бросила на него удивленный взгляд и с полным ртом пробормотала:
— Не надо, Эдвин!
— Ты даже не знаешь, о чем идет речь.
— Не люблю подачек.
Он тяжело вздохнул.
— Так и знал, что ты это скажешь…
— Тогда зачем говорил?
— Потому что эта работа как раз для тебя. Она придется тебе по душе. А заговорил я потому, что никто не справится с ней лучше тебя.
Она поставила чашку и молочник на журнальный столик.
— Не говори мне, что ты уволил миссис Шеффер и хочешь, чтобы я играла роль твоей экономки, повара и любовницы одновременно.
Он усмехнулся.
— Гмм… А что, неплохо… Как это не пришло мне в голову?
— И слава Богу. Я никогда больше не соглашусь вести хозяйство. Ни у холостяка, ни у женатого. Хватит с меня… Еще чаю?
— Спасибо, с удовольствием. — Он протянул ей чашку и чарующе улыбнулся. — Ты все еще не хочешь выходить за меня замуж?
— Нет. Если бы мы поженились, я бы чувствовала себя в долгу по гроб жизни, потому что ты избавил меня от бедности и лишений. — Она поставила чайник и откинулась на спинку дивана. — Так и вижу газетные заголовки: «Богатый промышленник из милости женится на немолодой разведенной женщине без гроша в кармане», или что-нибудь еще хлеще. Сам знаешь, на что способны эти бульварные листки. Они поместят наши фотографии на первой странице и не позаботятся о том, чтобы отретушировать мои морщины…
— Перестань, Долорес! Рано или поздно ты все равно выйдешь за меня замуж. Поэтому можешь не заниматься самобичеванием. Ты вовсе не старая. И морщин у тебя нет. Ты…
— Есть.
— Не вижу ни одной.