Дмитрий Романович, впрочем, не усердствовал сверх меры. Он не хотел ссорится с братом, тем более, что возможная война с Австрией и Германскими государствами твердо ассоциировалась у императора с именем Ингвара Менгдена. К тому же, князь и сам был зол на собственного зятя. По его мнению, сколько бы хорошего ни сделал Менгден, его оппозиция императору, - то есть, то, что он фактически предотвратил гражданскую войну, - сводила все эти его достоинства на нет. Слишком уж он был популярен, - причем не только среди язычников, но и среди христиан, - слишком уж много он набрал силы. Ведь даже император оказался, в конце концов, вынужден давить смуту, - которая ему идеологически даже импонировала, - прежде всего, потому что с этим успешно справлялся чертов язычник Менгден.
В общем, к осени 1985 года, в империи сложилась весьма странная ситуация, которую позже назвали Двоевластием. Император сидел в Рязани, а Ингвар перемещался между Вологдой, Ревелем и Стокгольмом, появлялся в Полоцке и Вильно, Могилеве и Риге, Ниене, Новгороде и Пскове, то есть, везде на Северо-Западе. И, хотя никто не называл его королем или императором, он явно являлся чем-то большим, чем граф Менгден или князь Острожский. Все это понимали, но пониманием делу не поможешь, во всяком случае, не всегда. Ситуация, на самом деле, была патовая. Ингвар не мог уйти, поскольку, похоже, в отличие от императора и императорского двора, он и его союзники знали, «куда ветер дует». И покинуть пост означало бы бросить доверившихся ему людей. Однако пока он «рулил» Старым Западом, ни о каком примирении с Иваном речи идти не могло. Император, что называется, закусил удила и никак не желал идти на компромисс. Конфликт затягивался и усложнялся. В конце концов, в Ревель прилетел князь Северский, чтобы «разрулить возникшее недопонимание» и выяснить отношения со своим проблематичным и конфликтным зятем. Встретились они в холодном, полном вооруженных людей замке Тоомпеа. Настроение у обоих было скверное, хотя и по разным причинам, и разговор получился трудный, поскольку Бармин апеллировал к фактам и логике, а Дмитрий Романович – к ветхозаветным традиции, имперскому законодательству и эмоциям.
- То есть, вам, Дмитрий Романович, насрать и на родину, и на народ, - спросил Ингвар прямо, отчаявшись уже объяснить Северскому, что дело не в его фанаберии, а в том, что вот-вот грянет Большая Война, - лишь бы угодить сидящему на троне злобному дураку, так что ли?
- Особа императора священна! – уже в третий или четвертый раз повторил тесть свою мантру. – Уезжай, Ингвар, в Швецию и никогда не возвращайся!
- Если я уеду в Швецию, Мария уедет со мной…
- Вот бери ее и уезжай!
Похоже, князь Северский был готов на все, лишь бы Менгден исчез из империи, и лучше, чтобы навсегда.
- Не уеду, - покачал головой Бармин. – Мне людей жалко. Погубите вы с братом страну. И знаете, что обиднее всего?
- Что же? – набычился тесть, по-видимому, ничего другого от Ингвара, на самом деле, не ожидавший.
- То, что вы, Дмитрий Романович, хороший человек, - вздохнул Бармин. - И, думаю, все-то вы понимаете, но просто не можете иначе. Не получится у нас договориться. Но вот, что скажу вам на прощание. Запомните, как только дороги просохнут… То есть, не раньше апреля, но не позже конца мая начнется война. Вы это и сами знаете, но, думаю, до конца в это все-таки не верите. Ну, или не хотите верить. Впрочем, неважно! Хочу попросить вас, Дмитрий Романович об одолжении, удержите императора от действий против нас. Хотя бы до конца мая. А потом уже решайте, что вам дороже, страна, люди или идиот на троне, пусть он вам еще и родной брат…
Трудный разговор. Неприятный. Оставивший по себе тяжелый осадок. И, как показалось тогда Бармину, бессмысленный, потому что бесполезный. Однако, время показало, что он ошибался. Северский, и в самом деле, удерживал Ивана от резких телодвижений практически всю зиму и весну. Что уж он там плел императору, какие приводил резоны, Ингвар не знал. Видел, что Восток явно готовится к войне, - не с немцами, разумеется, а со Старым Западом, - но отчего-то не начинает. Это вселяло в его душу осторожный оптимизм, и у Бармина даже появилась робкая надежда, что все еще может как-нибудь обойтись. И не зря, как выяснилось, потому что гражданская война так и не началась, вместо нее началась война мировая. Пятого мая 1986 года в три тридцать ночи территория империи была атакована. Первый удар нанесли поляки и австрийцы. Шестого мая к ним присоединились Дания и большинство германских государств, а седьмого, в день, когда в войну вступил Халифат, Франкия объявила о своем нейтралитете. За ней восьмого и девятого о невмешательстве в военные действия объявили и все прочие большие и малые государства Европы, и Великорусская империя вместе со Швецией остались вдвоем против всех.