«Можно по-родственному выкупить там какой-нибудь островок, - думал он, припоминая карту архипелага Беринга[3], - и начать на нем строиться… На первый случай что-нибудь простенькое в стиле русских землепроходцев. Форт, скажем, или острог. В конце концов, на первое время можно поставить тын из бревен, а за ним разбить шатер или два, пока строится терем. Зимний охотничий шатер с двойной оболочкой. Электрогенератор с цистерной солярки, отопление, душевая кабинка, биотуалет… Насос на какой-нибудь местный ручей… А, если удастся к тому же уговорить на переселение Хатун…»
Хатун ведь тоже летом рожать. Вот пусть бы и перебралась на время подальше от военных невзгод. Женщина она крепкая, обученная, - не чета Дарене, - вполне способна командовать базой. И ему будет спокойнее, и ее мать наверняка поймет и оценит.
«Хорошая идея!»
И несложная в воплощении, к слову сказать, но начинать нужно с малого. Пусть пока Дарена наводит мосты, а для серьезного дела он и сам за океан слетать может. Не сейчас, разумеется, а ближе к весне. А пока нужно будет наведаться вместе с Екатериной Северской-Бабичевой в Сибирь и повидаться с тамошними альвами. Они, небось, не зря его в гости звали. И это стоило обдумать. Это и многое другое, но на самом деле, - и Бармин это отлично понимал, - он пытался забить голову чем угодно, только бы не думать о войне. Воевать не хотелось. Самому страшно и людей жаль, и не понятно, в чем смысл? Кому мешает, что твой сосед верит в другого бога? Живи и не мешай жить другим. Но так, разумеется, не бывает. Люди в массе своей тупы и эгоистичны, даже самые умные из них. Но хуже всего, гаже всех прочих, - фанатики. И не важно, во что они верят. В Будду, Иегову, Христа или в построение социализма в одной отдельно взятой стране. Фанатики ужасны, и часто разница между каким-нибудь нациком и борцом за права человека не так уж очевидна, если судить по результатам.
Как-то так вышло, что, живя в США, Бармин достаточно быстро сообразил, что фанатичное, практически мессианское стремление американцев нести факел свободы по всему миру ни к чему хорошему их ни разу не привело. Ну, может быть, один раз все-таки привело, когда они сражались против Гитлера, да и то как-то они до декабря 1941 года с Гитлером уживались вполне мирно, и ничего им не мешало, ни бомбардировки Лондона, ни разгром Франции, ни раздел Польши. Но вот потом, каждый раз, как они брались бороться за свободу, кончалось это такой кровавой гекатомбой, что даже оторопь берет, и возникает вопрос, а нужно ли было вообще влезать?
Видит бог, Бармин прекрасно понимал, что ни сирийский Башар Асад, ни иракский Саддам Хусейн, ни ливийский Муамар Каддафи не заслуживают жалости и даже толики уважения. Все трое являлись злобными буратинами - диктаторами, установившими в своих странах жестокий тоталитарный режим. Желание их свергнуть, таким образом, было вполне понятно и легитимным. Вот только все трое являлись приверженцами секулярного государства и гнобили своих противников, основную массу которых составляли исламские фундаменталисты, сотнями или, в худшем случае, тысячами. А их свержение, как в случае Хусейна и Каддафи, или попытка свержения, как в случае Асада, увеличили количество жертв на порядок, а то и на два. Бармин не помнил деталей, но в Ираке погибло что-то около полутора миллионов гражданских, не говоря уже о том, что все эти пертурбации, - гражданская война и вмешательство США, - привели к такому подъему исламского религиозного фанатизма, терроризма и прочего экстремизма, что возникал все тот же сакраментальный вопрос, а «оно нам надо»? Надо ли было влезать в Афганистан и в первый раз, когда, борясь с русскими, создали себе и всему миру наголову Талибан, и во второй раз, когда, погубив сотни тысяч людей и истратив невероятные миллиарды долларов, ничего, кроме позора, в сущности, не добились. И так везде. В Корее, во Вьетнаме, в Йемене – везде, где пытались бороться за демократию и права человека. И к слову сказать, даже при том, что Бармин и сам тот еще оппортунист и эмигрант в придачу, он прекрасно понимал, что развал СССР и Югославии унесли слишком много жизней, чтобы гордиться эдакой победой. Пир тоже, говорят, радовался своей победе в битве при Аускуле, но запомнили его совсем по другому поводу. Однако все это, разумеется, лирика. Пустые размышления в свете того, что сейчас Бармин сам оказался в ситуации, когда подлость одних и глупость других вот-вот реализуются в мировой бойне, имеющей все признаки религиозной войны. А воевать не хотелось, от слова «совсем».