— Ты что, влюбился что ли? — рассмеялся Ярик.
«Влюбился» — это когда герой целует красивую тётеньку перед мочиловом врагов, или когда свадьбу играли в соседнем дворе, старушки вытирали глаза платочками и приговаривали «совет да любовь».
Смешно, а Витька — не смеялся. Друг, называется.
В подполе под бабушкиной лоджией всегда прохладно и темно. Кирпичик в стене, и так качавшийся, а потом доковырянный Яриком, открывал отличный глазок на уровне земли. Снаружи шевелились тени корявых виноградных плетей, жужжали невидимые осы над грушами-паданцами. Сквозь щели досок над головой пробивались нитяные сеточки света, играли на старых бамбуковых удочках, ящике с песком и тусклых банках бабулиной самогонки. На дне прозрачных банок таились страшные скрюченные груши. В тишине и темноте хорошо представлять, что ты — терпящий аварию исследователь в батискафе, а над тобой сто километров воды. И как следует поразмыслить о Витьке, Катьке, мотылях и…
— Ярик, вот ты где!
Бабушка обнаружила отодвинутый в сторону половик и, конечно, поняла, где спрятался внук. Седые волосы гладко собраны в клубочек — Ярику нравились блестящие шарики шпилек, проглядывающих из переплетения.
— Ты чего там прячешься? Хлеба купил?
— Ба, мне надо подумать, — потянул Ярослав, хотя знал, что попался, не отвертишься.
— По дороге подумаешь, мыслитель, — лицо исчезло из рамки проёма, но Ярик знал — бабушка здесь. — Принеси хлеба, и будем уже обедать, — скрипнули половицы — ушла.
Ярослав вздохнул и полез по лестнице наверх.
Во дворе никого не было, даже вездесущие коты куда-то запропастились. Одуряющий запах батона напомнил, что с завтрака прошла куча времени.
Ярик покосился на оплетённое виноградом кухонное окно и вгрызся в горбушку — дома не так вкусно. Появившийся в окне профиль деда придал ускорения, и подъезд Ярик преодолел вслепую — зелёное мерцание тьмы после знойной улицы путало чувства, ступеньки выныривали не там, где казались.
Семь ступеней, направо — к открытой настежь двери. Густой аромат чеснока и борща, и…
— Деда! — завопил Ярослав, влетая, всё ещё в коконе зелёного марева, в родной, огромный силуэт человека в трубе коридора.
Сильные руки схватили подмышки — воздух выскочил из лёгких в сладком предвкушении — и вверх! Не к тусклым лампам высокого потолка «сталинки», а к небу.
Таяли зелёные круги, колкий подбородок пах табаком, озорные дедушкины глаза лучились любовью.
— Деда, где ты был? — прижался к нему Ярик, когда все уселись за круглым столом — большим, рассчитанным на семью из бабули, деда и их четверых детей, а теперь ещё и внуков. — Я тебя вчера вечером так ждал!
Дед хмыкнул и протянул Ярику нож:
— Ну-ка, орёл, умеешь ровно резать хлеб?
Ярик зашёлся от восторга: слишком большой для руки нож тускло отражал свет, казался хищным — таким сражаются пираты. Жаль, на улицу с ним не пустят. Витька сразу бы с ума сошёл и стал мириться! Конечно, Ярик ему дал бы нож на пять минуточек. Или даже на полчаса. А Катька… Ярик задумался. Светлые глаза, царапанные кошкой руки, ромашки на сандалиях… Он бы и Катьке дал потрогать — в его руках, конечно! Что девчонки понимают в оружии?
— Не стоит! — бабушка скомкала в ладонях фартук, тревожно глянула на замечтавшегося внука — Вань, так можно без пальца остаться!
— Не боись! — захохотал хрипло дед, — десять лет орлу, пора уже уметь с инструментом обращаться. Царапины — ерунда.
Ярик знал, что ерунда, даже когда разодрал ладонь о гвоздь, сцепил зубы и не позволил пролиться ни слезинке. Белый след под пальцем виден до сих пор. У деда между указательным и средним пальцами тоже шрам — мама рассказывала, дед Ваня родился со сросшимися пальцами, и ему разрезали там кожу в детстве. Это было восхитительно и страшно, а Ярик верил, что когда резали — дед не проронил ни звука. Потому что он — такой. Он может подбрасывать одной рукой пудовую гирю, взглядом заставить завестись соседскую машину и поколотить хулигана или даже двух — однажды Ярик видел, только не сказал бабушке, потому что она будет переживать, какие уж тут подвиги? Деда все уважают, он очень высокий и сильный — Иван Андреич для всех и просто «деда» для Ярика. Настоящий герой, не понарошный, как в кино. Когда деда садил внука, ещё совсем маленького, на плечи, то Ярик словно сам становился частью того прекрасного и непонятного, чем был дед. Это с ним, с Яром, здоровались с заискиванием, с любованием, с почтением. Сейчас Ярослав вырос и не залезал больше на плечи, но по-прежнему любил подобраться поближе, когда дед в кресле или на диване, обнять, чтобы ощутить под щекой жёсткие, присыпанные солью седины, волосы, и стать самому чуточку сильнее и больше.