— О'кей, буду ровно в десять, — обрадовался Николлз и направился к двери.
Кэллаген допил виски, вышел из бара и начал медленно подниматься по лестнице. Им овладело беспокойство, предчувствие, что должно что-то произойти. В сложившейся ситуации это могло быть все, что угодно.
Он открыл дверь, ведущую в гостиную — и увидел Гринголла. Инспектор стоял у камина с неизменной короткой трубкой в зубах и выражение его лица не обещало ничего хорошего.
— Вот оно, — подумал Кэллаген. — Представление начинается, Бог знает, чем оно закончится. С Гринголлом трудно будет договориться.
— Хэлло, Слим, — мрачно поздоровался Гринголл. — Как видишь, я поджидаю тебя, у меня было предчувствие, что ты скоро возвратишься. Может быть, выпьем для начала?
— Минутку, — сказал Кэллаген.
Он открыл стенной шкафчик, достал бутылку, сифон и приготовил напитки.
— Кажется, я должен извиниться перед тобой, Слим, — продолжал Гринголл.
Он с удовольствием отхлебнул виски с содовой.
— А в чем дело? — поинтересовался Кэллаген. Гринголл выбил трубку и положил ее на каминную доску.
— Все скромничаешь, Слим. Ты отлично знаешь, что я подозревал тебя в умышленном манипулировании уликами и не верил ни одному твоему слову. Ты прекрасно понимал, что я никогда серьезно не подозревал мисс Ваймеринг. Я ждал только ее показаний, чтобы окончательно припереть тебя к стене. Я очень прозрачно намекнул тебе на это…
— Правильно, так оно и было. Но, честно говоря, я не принял вашего замечания всерьез, — сказал Кэллаген.
Гринголл сделал еще один глоток.
— Ты, видимо, раньше меня заподозрил, что Патриция Аллардайс приложила здесь свою руку, усовершенствовав сцену преступления по своему вкусу.
Кэллаген улыбнулся, подумав о Патриции с необычной теплотой. Что за девушка! Настоящее чудо. Вслух он произнес:
— Теперь многое проясняется, а как вы догадались об этом?
— Если бы я не был занят другими проблемами, я давно бы подумал о такой возможности. Видишь ли, по вполне понятным причинам я обязан был заняться изучением всех членов семьи, но я упустил это милое дитя из виду, не подумав, что Патриция обожает всевозможные театральные эффекты, и у нее развилась мания переносить сценические трюки в повседневную жизнь. То, что случилось, — вполне в ее стиле. Глупость, конечно, но что с нее взять?
Кэллаген укоризненно покачал головой.
— Значит, она призналась? — спросил он.
— Призналась, — проворчал Гринголл. — Между нами говоря, она сама до смерти напугана неожиданными последствиями своего поступка. А выяснилось все вот как. Сегодня днем я отправился в «Темную рощу» и имел продолжительный разговор с мисс Ваймеринг. Я попросил ее во всех подробностях припомнить события того дня. Как я и предполагал, она была потрясена случившимся и в считанные минуты поспешила покинуть место трагедии. О том, чтобы прикоснуться к трупу не могло быть и речи. Все, что она сумела припомнить, это чувство страха, охватившее ее при виде тела полковника, распростертого на полу. Кстати, она не сомневалась в его самоубийстве.
— Разумеется, — сказал Кэллаген. — Смерть полковника была для нее тяжелым ударом, а при мысли, что кто-то из близких приложил к этому руку, бедняга сошла бы с ума.
Гринголл допил виски, аккуратно поставил стакан на стол, взял трубку и принялся набивать ее.
— Я намекнул ей, — продолжал он, — что кто-то, по-видимому, попытался изменить сцену преступления и, возможно, имел серьезные основания для этого. Я добавил, что после Саллинса к телу подходили только вы двое, причем в разнос время. Следовательно, кто-то из вас лгал мне. Извини меня за ошибку, но согласись, что основания для подозрений были немалые. Не секрет, что тебе и прежде случалось баловаться с уликами только потому, что они по какой-то причине не укладывались в твою схему. Однако мисс Ваймеринг решительно отвергла подобную возможность, заявив, что не понимает, какую цель ты мог бы преследовать подобными действиями. Я возразил, что факт остается фактом: кто-то по-своему усмотрению изменил сцену трагедии. И если она отрицает свою вину, то подозрения падают на тебя…
— Логично, — пробормотал Кэллаген. — Что же произошло потом?
Гринголл рассмеялся.
— Дверь неожиданно открылась, — сказал он, — и на пороге вся в слезах появилась Патриция Аллардайс, бледная, как полотно. Жуткая пародия на Теда Бара в каком-то старом фильме. По-видимому, она с самого начала подслушала наш разговор и, естественно, перепугалась не на шутку. Она мямлила и заикалась, но под конец призналась, что убрала платок, лежавший у тела полковника, потому что это был ее собственный платок с инициалами, который она одолжила полковнику примерно неделю назад, когда старику потребовалось протереть очки. Потом она вспомнила, что много раз держала в руках и пистолет, когда отчим демонстрировал его членам семьи. Она, видите ли, опасалась, что на рукоятке могли сохраниться отпечатки ее пальцев. Маленькой идиотке было невдомек, что к этому времени все прежние отпечатки были перекрыты более поздними. Короче, она решила, что ее могут заподозрить в убийстве, и прибежала в беседку. Она вытерла пистолет и забрала носовой платок. Ясное дело, она была слишком напугана, чтобы распространяться о своем подвиге, но, услышав о моих подозрениях, пришла в еще больший ужас и решила, что лишь чистосердечное признание сможет облегчить ее участь.