- Вот что, Коля, не мастер я дипломатию разводить, - сказал Бертенев, которому эта словесная игра надоела, а может, просто не по вкусу пришлась или не по плечу. - Вот что. Ты в курсе наших дел?
- Более или менее, - неопределенно пожал плечами Ганшин.
- Мы получили последний штамм. Прирост массы великолепный - до тридцати процентов в сутки. Весь базовый бассейн кишит и бурлит. Помнишь базовый?
- Помню.
- Производительность - тоже. И главное - главное получаем не только кислород, но и уголь. Понимаешь?
- Понимаю, - безо всякого выражения сказал Ганшин и плеснул себе еще кофе; спохватившись, спросил: - Тебе налить?
- Нет, спасибо. Ты что, в самом деле не понимаешь? Или забыл?
- Ничего я не забыл. Ну так что же?
- То, что нас выдвинули на премию.
- Министерскую?
- Нет. «Золотое облако». - Бертенев против воли улыбнулся, и впервые за этот вечер Ганшин увидел на миг того, прежнего Бориса, с его улыбкой, которую все «болотники» называли инфекционной, ибо в самом деле не заразиться ею было крайне сложно.
«Золотое облако» - премия Климатологического Комитета ООН и Международного института охраны среды, пожалуй, самая престижная в этой области. На миг Ганшина охватило сомнение. Ведь все-таки он…
- Так что же? - спросил он как можно спокойнее, и кажется, это ему удалось.
- Я хочу, чтобы в числе группы был и ты.
- Спасибо, Боря. Но ведь, кроме тебя, есть еще Тойво и Оскар…
- Их я уговорю.
- Думаешь?
- Безусловно.
«Да, ты уговоришь, - подумал Ганшин. - И спасибо тебе. Но мне этого не надо. Ни «Золотого облака» мне не надо, ни разговоров этих».
- Нет, - сказал он. - Я тут ни при чем. Это ваша работа. Ваша, а не моя.
- Но ведь это же твоя идея! И забыть этого я не могу, не имею права! Ведь это же ты…
«Ну зачем, зачем мне нужно говорить об этом, - подумал Бертенев. - Не мог же он забыть, в конце концов! Как тогда, после пожара, когда начисто сгорел весь третий штамм, и все мы ходили как в воду опущенные, и руки не поднимались, а он, Ганшин, сказал: «Вот и хорошо, Боря. Дело-то безнадежное было. Бесперспективное. Ведь прежде всего нужна самоокупаемость - хотя бы частичная. Так?» Бертенев тогда мог только устало кивнуть, потому что об этой самоокупаемости было уже говорено и говорено… Конечно, сама по себе их идея была прекрасна: вернуть атмосфере безнадежно утраченный кислород, избавив ее от излишков углекислого газа, давно уже ставшего проблемой века.
Эта проблема родилась вместе с первыми искрами прометеева огня, зажженного на Земле человеком. Горели дерево, уголь, нефть, горели кизяк и бензин, горели торф, пропан, спирт и водород, - и в атмосфере появлялось все больше и больше углекислого газа. Огонь создал человечество, став самым мощным его инструментом, огонь защищал кроманьонца от пещерного льва, и огонь поднимал в Приземелье сверкающие обелиски первых ракет. И рождал проклятый СО2. Пока в начале века его не накопилось достаточно, чтобы окутать всю Землю незримым покрывалом, сквозь которое не могло уйти тепло, а значит, еще немного - и началось бы таяние ледников, и тогда…
Их было четверо, четверо видевших, что тогда будет, видевших наступающий океан и отступающее на возвышенности, в горы человечество, потому что океан поднимется почти на шестьдесят метров, а это значит, что вся жизнь человечества будет нарушена навсегда. С парниковым эффектом уже боролись, боролись давно, уже лениво вращались над Землей гигантские Теплоотводные Колеса, уже запускали в небо контейнеры термоаккумуляторов беззвучные залпы электрических пушек, но это были просто попытки превратить курную избу в избу с дымоходом. Человечество вырастало и теперь уже отапливало прометеевым своим огнем не только Землю, но и космос… И они - горстка, четверка энтузиастов - Ганшин, Бертенев, Тапио и Ланге - решили найти иной путь.
Ведь у СО2 был исконный враг. Зеленый враг - хлорофилл. Леса и рощи, степи и луга, океанские водоросли - все это разлагало углекислый газ и возвращало кислород атмосфере. Но леса исчезали с лица планеты, пита ненасытный огонь; они исчезали, освобождая места для полей и плантаций. Дерево, дерево, дерево - сырье и строительный материал, пища, бумага и одежда… И океан, медленно затягивавшийся нефтяной пленкой океан, он тоже не мог уже работать так, как когда-то. Всем им нужна была замена, был нужен помощник, некий квазихлорофилл, суперхлорофилл, и раз он был нужен - он родился. Он родился в уме химика Ланге, под руками биологов Тапио и Бертенева, и он - бурая, зернистая масса, больше всего напоминавша лягушачью икру, - потребляя углерод из углекислого газа, возвращал кислород в атмосферу.