- Где «там»?
- Под водой. Там, где поет собственно Нептунова Арфа.
- Вы же не были, не захотели услышать ее, Николя! Вы же не знаете… А мы слышали… Это прекрасно, по-настоящему прекрасно!
- Пользуясь более казенной фразеологией, - подхватил слова Анны журналист, - Нептунова Арфа является уникальным, может быть, в глобальном масштабе уникальным природным образованием. И как таковое должна быть сохранена. Любой ценой.
- Памятники, конечно, дело великое, даже памятники природные, - Ганшин продолжал стоять насмерть. - Но можно ли противопоставлять их ценность тому потоку даровой почти энергии, которая будет падать сюда с неба?
- Не можно - должно. - В голосе Аракелова Ганшин ощутил уверенность в собственной правоте, может, даже превосходящую его, ганшинскую.
- Послушайте, Александр Никитич, - сказал Ганшин, меняя тон. - Вот вы батиандр…
- Бывший…
- Неважно. Значит, вы представитель едва ли не самой передовой области нашей, человеческой, науки. В какой-то мере можно сказать, что вы ее творение. Ее детище. И как вы можете противопоставлять поющую скалу, пусть даже феномен этот и любопытен, согласен, но по сути своей - диковину, не более, энергоснабжению огромного региона Океании? Не понимаю, честное слово, не понимаю!
- Так ведь я не противопоставляю. И никто из нас не противопоставляет. Ведь это же можно, можно и должно, повторяю, сочетать. Ну не будете вы строить свой энергоприемник здесь. Рядом построите. На другом острове. На искусственном острове на худой конец. Дороже - понимаю. Усложнение - понимаю. Трудности дополнительные - понимаю. Но здесь должен быть создан заповедник. Национальный парк. Морской национальный парк, так. И нельз иначе.
- Так ведь не в одних дополнительных трудностях дело, это же годы, годы, которые уходят, уходят безвозвратно, поймите! Мы запустим «Беату» на несколько лет позже. А что это означает для Океании? Для вашего Караури, Анна? Вы отдаете себе в этом отчет?
- Да, - твердо сказала Анна, и по тону ее Ганшин понял, что дальнейшие убеждения бесполезны. - Да, Николя.
- И не измените своего мнения?
- Нет, теперь уже нет.
- Что ж… - Ганшин на секунду запнулся, принимая решение. - Что ж… - повторил он, все еще колеблясь, но потом отрубил все же: - Ну а я такого решения ни одобрить, ни тем более принять не могу. У меня есть программа испытаний, утвержденная в МЭК и согласованная с правительством Караури. Я уважаю вас, Анна, я уважаю вас всех, но отступить от этой программы не хочу, не могу и не стану.
- Однако, Николя, я все-таки официальный и полномочный инженер-инспектор и имею право…
- Разве ваши полномочия, Анна, распространяются так широко, что вы можете остановить работы? - Ганшин пер напролом, ничего иного ему не оставалось.
Анна замялась.
- Нет, - признала она наконец. - Или, вернее, это не оговаривалось. Просто не могло прийти в голову…
- Если так, и говорить не о чем. Я решаю, мне и отвечать.
- Но я могу связаться. Радио, слава богу, есть. И тогда…
- Ночью? Кого и где вы застанете?
- Не сейчас, естественно. Утром.
- И там будут собираться, совещаться, решать, а на это уйдет и день, и два, и три… И время будет упущено. Нет! Испытания начинаются завтра. Все.
- Не все, Николя. Неужели вы не можете понять…
- Не могу, Анна, - сказал Ганшин, сжигая последние мосты. - Не могу.
- Эх, Николай Иванович. - Аракелов махнул рукой, постоял несколько секунд и, резко повернувшись, вышел. За ним последовали остальные.
Стоя посреди комнаты, Ганшин долго смотрел им вслед, хотя взгляд его и упирался в беззвучно и плотно закрытую Анной дверь.
«И все-таки Джайн бывает джентльменом. Когда хочет. Редко, правда, он этого хочет, ох, как редко… Ну да что там, я же знала, на что шла, когда отправлялась в плавание. Не первый ведь год мы с Джайном. Хотя нет, здесь он другой, не тот, что дома. Совсем, совсем другой. Свободный. Решительный. И жестокий. Грубый. Как это получается у него - все вместе? Но получается… А у меня что получается? Если б я знала… Хорошо Линде - поплакала, поплакала, а потом снова со своим Алем милуется, попробуй его задень - глаза выцарапает! Сама может костерить его почем зря, но - сама. Смешная девчонка! Может, впрямь взять ее за шиворот, свести на берег, когда придем на Тонга, - в аэропорт, домой, вытащить ее из этой нашей кучи? Или пусть сама барахтается, как может? Да когда же я наконец научусь решать хоть что-нибудь, не спрашивая совета у других? Или так и буду вечно ходить за кем-то как привязанная? Или - так и надо? Не знаю, ничего я не знаю, да и как можно знать что-нибудь, когда под тобой все качается - палуба, яхта, море, вся жизнь качается, качается, качается, попробуй удержись, не упади за борт, а держаться надо, надо, надо, потому что, если выпадешь, никто руки не протянет, спасательного круга не кинет, скажет только: «Барахтайся сама, детка, может, и добарахтаешься до чего!» И все. Сама. Только сама. А я не хочу, я ведь женщина, я слабая, а тут еще эту дурочку тащить… Господи, как я устала, и хоть бы немного твердой земли под ногами, хоть чуть-чуть, хоть на один день…»