– Ура! Молодцы, ребята! Ура!
А сам все поглядывал, косил взглядом на иностранцев. Как, мол, вам? Знай наших!
А наряду с гордостью за своих, за свою страну он чувствовал, как быстро исчезает барьер между нашими людьми и иностранцами. Все эти обмены сувенирами, значками, совместные переживания по поводу побед и поражений, беседы по душам на трибунах быстро разломали стереотип, который годами выстраивала пропаганда с обеих сторон.
Сначала он с некоторым недоверием и опаской относился к французам, немцам, англичанам, массово приземлившимся в Москве, потом глядел на них с любопытством, а потом… потом привык. Они для него стали такими же обычными людьми, как и он сам. И вот это чувство, с одной стороны, гордости за своих, а с другой – какого-то общечеловеческого братства, общности всех людей и народов – это ощущение особенно ярко проявилось для него в одном эпизоде.
Шли соревнования по прыжкам в высоту среди мужчин. Наши советские быстро сошли на нет. Остался один на один с планкой немец из ГДР. Высота далеко за два метра. Мировой и олимпийский рекорд.
Первая попытка.
Сбил планку. Чуть-чуть не долетел.
Вторая.
Стадион – сотни тысяч людей – затаил дыхание. Разбег, толчок. И…
Два двенадцать не покорились. Как один человек выдохнул стадион. Гул разочарования.
Неужели не удастся?
Долгая подготовка к последней попытке. Хождение туда-сюда. Обтирание полотенцем. Жара.
И вдруг… Рывок туда, к планке. И полет! Полет! Воспарил спиной над планкой.
Руки вверх. Крик. Такой, что взлетели испуганные голуби в синее небо.
– А-а-а-а! Победа!
Весь стадион как один вскочил. Заорал. Давай обниматься, целоваться. Слезы. Катарсис!
В эту секунду Анатолий вдруг почувствовал, что это не немец взлетел над планкой. Не еще одна золотая медаль нашла своего хозяина. Это общая победа всех людей. Это они все в лице Векслера – кажется, так его звали, чемпиона, – преодолели эту планку. Поднялись еще чуть-чуть над собою, преодолели себя.
Потом, через десятилетия, когда давно забылись победители и побежденные, это безошибочное ощущение всечеловеческого братства, общности жило в нем. И грело душу.
Когда-то основатель современных Олимпийских игр барон Пьер де Кубертен воскликнул: «О спорт, ты мир!». Формально он был прав. Для тех, чьи сердца не отравлены ядом шовинизма, так оно и было. Это с одной стороны. Но была, есть и будет другая сторона олимпийского «золота». Вечное соперничество народов, рас и стран возродилось здесь в новой форме. Деление на «мы» и «они», свойственное человеческой природе. И победа на Олимпиаде – как победа на войне. Это значит: мы лучше, мы сильнее, мы быстрее. И вот уже считаются медали и очки, повышаются ставки. Борьба охватывает все новые и новые сферы. Вступают в нее на той или иной стороне химические корпорации. Разрабатывают новые и новые виды допинга, хитрые медицинские манипуляции…
Врачи ломают голову, как выжать из человека все…
Бьются инженеры и конструкторы. Изобретают специнвентарь, спецобувь, спецодежду.
Вырвем у врага мгновение, сантиметр, грамм…
Разворачиваются батареи телекамер. Роты комментаторов. Психологическая борьба двух систем вступает в фазу обострения. Вперед! Вперед! Мы впереди! Ура!
Ну и, естественно, где конь с копытом, там и рак с клешней. Спецслужбы проводят свою олимпийскую гонку. Кто кого? Чья возьмет?
Сборная спецслужб Советского Союза уверенно побеждает своих соперников. Тотальный контроль, установленный на всех уровнях, дает результаты. Как-то сам Казаков решил сходить в ГУМ, где и наблюдал «сцену у фонтана». А точнее, одну из стычек невидимой войны.
Идет он по Красной площади. Подходит к магазину. И видит группу диссидентов еврейского вида. Интересно ему стало. Остановился посмотреть. Только развернули они свои плакатики с надписями: хотим, мол, в Израиль – как откуда ни возьмись, ровно через три секунды, «рядовые граждане», молодые, спортивного вида ребята пресекли провокацию. Кинулись на протестующих, затолкали их в подворотню, разодрали бумажные плакаты и, не дав пискнуть, утащили диссидентов во дворы. Анатолий только руками развел: «Ну дают! Ну молодцы! Все как в басне: «Крестьянин ахнуть не успел, как на него медведь насел».
Но бывали моменты, когда слаженная и налаженная система давала сбои. Чаще всего это случалось, когда взбрыкивали сами организаторы игр и спортсмены. Им, по большому счету, было абсолютно наплевать на напряжение спецслужб. В таких ситуациях приходилось принимать нестандартные решения прямо на ходу.
Одной такой ситуацией стал забег на олимпийскую милю. В чью-то романтическую башку залетела идея. Надо, чтобы москвичи и гости столицы, западные и наши туристы тоже почувствовали себя участниками Олимпиады. Пускай они побегают. Все завертелось, закружилось. Обозначили маршрут. Постановили. Бежать завтра. А об охране-то и забыли. Вспомнили только в последний момент.
Расставлять народ по маршруту было поздно. Фильтровать бегущих невозможно. И тогда кому-то из «девятки» тюкнула в голову мысль о том, что вместе со спортсменами, среди них, должны бежать и сотрудники КГБ. Стали срочно собирать ребят. А так как большинство было занято на олимпийских объектах, то решили привлечь к забегу на олимпийскую милю и нештатных сотрудников из числа тех, кто помоложе.
И вот он уже бежит по набережной Москвы-реки, прикрывая активистов олимпийской мили и приглядываясь к тем спортсменам, которые кажутся ему слегка странными. Это был забег так забег. Молодой, сухой, длинноногий, он то мчится рядом с тощей, морщинистой, как селедка, бабулькой, которая, тряся под майкой дряблыми сиськами, неторопливо трусит по дорожке. То скрывается в кустах и ждет, когда мимо него пропыхтит, как паровоз, пузатый, лысый дядька, видно, бывший спортсмен, решивший тряхнуть стариной. В общем, приходит он к финишу только часа через два. Смешно.
Впрочем, был и другой случай. Не смешной. Двадцать восьмого июля они кучей боевой, летучей, пришли в крытый бассейн смотреть соревнования по плаванию в прозрачной голубой водичке. И обнаружили, что трибуны почти пусты. Не успел Анатолий сообразить, что к чему, как к нему подкатили две девчонки-туристки из его группы:
– Толик! Нам сейчас сказали, что Высоцкий умер!
– Какой Высоцкий? Владимир? Как умер? Он же такой молодой! Ему и лет-то, может, сорок всего!
– Никто не знает. Похороны сегодня. Народ собирается на Таганке. Ты поедешь? Ты же вроде Москву знаешь? – они обе вопросительно уставились на него.
Девчонки были хорошие. С одной из них, Валентиной Матвиенко, полненькой, кудрявой, круглолицей комсомольской активисткой из строительного техникума, у них здесь даже началось что-то вроде дружбы. Она без конца приглашала его к себе в комнату попить чайку, поболтать о том о сем. Короче говоря, липла деваха к нему. Ну, а ему-то что? Он молодой, холостой. Ему, что ли, плохо? Так кружились, терлись друг около друга. Молодость. Олимпиада. Что еще для счастья надо? Наверное, при других обстоятельствах он бы махнул рукой да и пошел бы с ними побродить по магазинам, постоять на Красной площади. Но тут он понял сразу. Случай-то совсем другой! Ведь не было вечера, чтобы у них в общежитии первокурсников не пели Высоцкого. Он и сам, бывало, взяв гитару, расходился не на шутку, спевая свою любимую «На краю!». А тут такое. Почешешь репу. «Надо срочно звонить своим. Маслову или дежурному. Это событие». Девчонкам же ответил, что сейчас кой-куда сбегает и будет готов пойти с ними.
Маслова, как назло, на месте не было. Но случайно он столкнулся в коридоре общежития с молодым пареньком, дежурным от КГБ, который куда-то торопливо собирался. Они уже почти разминулись, когда тот неожиданно развернулся и сказал ему:
– Во, давай со мной на Таганку. Высоцкий умер. Сегодня похороны. Там народ собрался. Тысяч сто. Главный режиссер звонил нашему генералу. Боятся, что будет вторая Ходынка. У нас всех свободных собирают, чтобы взять все под контроль, обеспечить порядок.