Марцыся не дала ему договорить.
— Гляди! Гляди, Владек! — воскликнула она, указывая пальцем на что-то в воздухе.
Это Любусь возвращался домой издалека. Он камнем упал вниз и уселся на плече Марцыси. А она взяла его в руки и протянула Владку.
— Какой он ласковый, — сказала она. — Знаешь, он повсюду за мной летает.
Но мальчик не обращал внимания ни на нее, ни на голубя. Его горящие глаза под желтыми бровями были прикованы к городским домам, словно он искал чего-то там, среди них, и беглая усмешка по временам мелькала на его губах.
— Ну, адью! — крикнул он неожиданно и, даже не посмотрев на Марцысю, сидевшую с голубем в руках, побежал по направлению к городу.
Прошла осень, зима. Владек приходил все реже.
В доме Вежбовой зимние вечера всегда проходили довольно шумно. У старухи были обширные знакомства среди городской прислуги, к ней ходило множество людей — кто для того, чтобы при ее посредничестве найти место, кто занять денег под проценты или просто поболтать и выпить в веселой компании. Вежбова эти «гулянки» и беседы поощряла, — они привлекали людей, которых она ловила в свои сети, как паук ловит мух, чтобы ими кормиться. Говорили, что старая Вежбова копит деньги. Во всяком случае достоверно было то, что она уже купила домик, в котором жила, и примыкавший к нему сад. А в редкие минуты откровенности она рассказывала, что мечтает купить один каменный дом, белые стены которого возносились над низенькими серыми домишками предместья.
По вечерам заходили к ней старухи, ее ровесницы (они были беднее ее, и их соблазняло угощение), девушки, ищущие места прислуги, прачки, кухарки, лакеи, кучера. Общество усаживалось за длинный стол у стены, на нем горела светильня, от которой к низкому потолку тянулись извилистые струйки грязной, вонючей копоти. Вежбова подавала на стол водку, селедку, твердый зачерствелый сыр, иногда и кольцо колбасы и связку баранок. Гости ели, пили (главным образом пили), говорили о своих нуждах и заботах. Мужчины потчевали женщин, а те либо с отвращением отодвигали рюмки, либо охотно пили, хихикая и отвечая грубыми шутками на еще более грубые заигрывания. Когда компания бывала в особенно приподнятом настроении — «вспрыскивали» удачную сделку или получение хорошего места, или уплату давнишнего долга, — на столе появлялся медный котелок со спиртом, а над котелком подвешивали большой кусок сахару. Синее пламя горящего спирта освещало стены и все уголки комнаты голубоватым светом, и в этом свете лица гостей казались иссиня-бледными. Все тесным кольцом окружали котелок, наклонялись к нему как можно ближе и с восхищением наблюдали, как льются в него дождем большие красные капли растопленного сахара. По комнате распространялся сильный, пьянящий запах спирта, смешанный с жирным чадом светильни. За столом царила напряженная тишина ожидания, разве только звякнет иногда жестяная кружка в нетерпеливых руках, или захихикает вдруг кто-нибудь из женщин, или чертыхнется кто вполголоса.
В такие вечера Марцыся сиживала на полу у печки, присматривалась к входившим, слушала шумные разговоры, следила за грубыми и нередко разнузданными жестами, улыбалась, когда гости непристойно шутили или неуклюже и нагло заигрывали с женщинами. Часто засыпала под их крики в одуряющей атмосфере чада и спиртных паров. И когда синий огонь, вырываясь из котелка, освещал комнату, в темном углу на полу виднелась ее голова на свернутом сеннике.
Иногда Марцыся не спала, — казалось, она настороженно ждет той минуты, когда в комнате станет особенно шумно и общее внимание сосредоточится на котелке. Тогда она тихонько вставала и, укутав голову и плечи рваным платком, незаметно выбиралась из хаты.
За порогом сразу пронизывало ее морозное дыхание зимней ночи. Снежный ковер устилал склон холма, в темном небе искрились звезды. Глубина оврага была тиха, как могила, и пуста. Только ивы высовывали из-под снега голые сучья, как руки скелетов. А вдали за рекой глухо гудел город, мигая роем золотых глаз.
Марцыся, несмотря на глубокий снег, легко и быстро сбегала с холма. Сойдя с высокого берега на лед, она шла через реку дорогой, которую указывали два ряда чернеющих елочек. Ее обгоняли большие возы на санных полозьях, городские санки, нарядные и быстрые, как молния, множество пешеходов, шедших из предместья в город. Ничто не пугало Марцысю и не привлекало ее внимания. Только в лунные вечера она по временам останавливалась на минутку, чтобы полюбоваться на полосу бледножелтого света, игравшую во льду, как в стекле, и разлетавшуюся по снегу миллионом бриллиантовых искр. Постояв, Марцыся шла дальше, все ускоряя шаг, улицами города, мимо сияющих огнями витрин, мимо каменных домов с освещенными окнами, за которыми звучала музыка. Легкой тенью тревожно и боязливо скользила по тротуарам и, наконец, останавливалась перед окном знакомой кондитерской. Там, внутри, был яркий свет, сияли золоченые бонбоньерки, слышался мерный стук бильярдных шаров. Встав на цыпочки, девочка прижималась лицом к стеклу.