ГЛАВА 3
ВЕЧЕРОМ ТОГО ЖЕ ДНЯ
Однажды у меня не было хлеба, чтобы дать детям, и я пришла к Азалаис попросить его. Я вошла в дом, и она дала мне небольшую мерку муки. В глубине комнаты я увидела нескольких людей и спросила ее, кто они такие. Она ответила мне, что среди них есть мой отец, еретик (Андрю Тавернье), и я, подойдя ко входу в комнату, заглянула внутрь, и увидела своего отца, а с ним Гийома Маури и Гийома Белота, сейчас уже умерших, которые разговаривали с ним…
Была прекрасная летняя ночь, ветерок нёс прохладную свежесть и луна освещала всё вокруг. В деревне, несмотря на усталость, еще не спали. Молодежь собралась в доме у Бенета, который готовился к свадьбе, и по этому поводу намеревался приглашать гостей из самой долины Акса. Они допоздна пели песни. Мальчики из семьи Маури, Бернат и Раймонд, вместе с овцами и пастушескими собаками, лабритом и пату, спали на соломе на лугу над самой деревней. Они думали воспользоваться первыми часами утра, чтобы скотина могла есть свежую и росистую горную траву. Гийом был далеко, в лесу, с другими парнями из Монтайю. К концу недели он должен был вернуться с несколькими мулами, груженными дровами. Раймонд Маури сидел у входа в дом возле открытой двери. Рядом с ним, бледная в лунном сиянии, сидела его жена и жаловалась, как ему казалось, на какие–то мелочи. Мужчина терпеливо улыбался; со всей возможной для него нежностью он положил руку на живот Азалаис. Скоро подойдет ее срок. Наверное, луна ее раздражает. Азалаис вздыхала. Ах, этот Раймонд, добрый Раймонд, что он знает о тяжести, гнетущей души женщин? Оба замолчали. Он прислушивался.
— Скоро он родится, — наконец прошептал Раймонд.
На улице послышались шаги. Из маленькой церкви святой Марии показалась темная человеческая фигурка и направилась к ним по притихшей, сонной деревне. Это был Андрю Тавернье, бывший ткач из Праде, старый друг Раймонда Маури. Много лет назад он отказался от жизни, состоявшей из тюков шерсти, бурдюков вина, девичьего смеха, камышовых гребней и забот его ремесла. Ведь он знал и о другой жизни — безумной жизни скитаний по дорогам мира, где за добрыми христианами с великой несправедливостью охотятся, как за дикими зверями, где господствует наглость и лицемерие римских клириков, их лживые мессы. Он знал об ужасах их костров, о глухом молчании тюрем Инквизиции, этом несчастье бедных людей. Теперь Андрю Тавернье сам стал добрым человеком, приходящим ночью. Он так жаждал найти, прошёл тысячи дорог, чтобы встретить добрых христиан, которые могли привести его душу на дорогу Спасения. Эта дорога, их дорога добра, увлекла его самого, несмотря на всю ее суровость: опасная дорога подпольного апостольского служения.
— Андрю… — прошептал Раймонд Маури.
Все трое вошли в дом, где было темно, немного сыро и туслой звездой мерцала калель. Двое мужчин обнялись, обменявшись тройным поцелуем приветствия. Раймонд коснулся лбом плеча доброго человека. Прибывший, не произнеся ни слова, не колеблясь поднял руку, снял с крюка калель, подул на нее, чтобы погасить небольшое золотистое пламя, прижал пальцами тлеющий фитиль.
— Сэкономим масло… — сказал он негромко, а потом продолжил совсем другим тоном. — Нам не нужно так много света, хотя и ваши соседи тоже de la entendensa, стоят на дороге добра. Раймонд, Азалаис, возможно, было бы хорошо, если бы в этот вечер вы снова показали, что вы были и остаетесь добрыми верующими.
Как только супруги это услышали, они немедленно отошли от него на несколько шагов.
Раймонд грузно, а Азалаис с трудом встали на колени и низко поклонились доброму человеку.
— Добрый христианин, просим благословения Божьего и Вашего…
Добрый человек протянул руку в жесте благословения.
— Пусть Бог благословит вас, — сказал он. — Пусть Он сделает из вас добрых христиан и приведет вас к счастливому концу…
Андрю Тавернье был человеком небольшого роста, но сильным, с румяным и довольно мрачным, однако выразительным лицом. Резкость его черт не смягчала даже редкая улыбка. Часто и слова его были жесткими и резкими. Когда чета Маури поднялась, все уселись возле погасшего очага; супруги на одной лавке, а монах на другой, чтобы избежать соприкосновения с женщиной. Глядя на залитое лунным светом небо, резко очерченное черной фрамугой двери, он указал рукой на улицу.