— Извините, отец, — сказала она быстро, потом повернулась к обеим женщинам и крикнула им: — Мама, Гильельма! Ваши грибы сами собой не высохнут!
Потом она с недовольным выражением лица обернулась к юному гостю, долго рассматривала его молча, хмуря лоб, потом заметила на лице сестры блестящие следы слез и, улыбнувшись, пожала плечами.
— А вот вроде бы и Жоан идет, — заявила она, чтобы рассеять напряжение. — Я слышу, как топочут овцы.
ГЛАВА 10
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ
Еретик добавил, что попы довольствуются тем, что они одеты, обуты, ездят верхом и имеют власть над людьми, и потому не хотят проповедовать публично, а они (еретики) делают это, и люди больше склоняются к их проповедям, чем к поовским речам…
«Есть две Церкви: одна гонима, но прощает, а другая владеет и сдирает шкуру…» Это тихий отзвук голоса Мессера Пейре Отье, Старшего, монашеское имя которого — добрый христианин Пейре из Акса.
А как говорил Бернат?
«Мое сердце и мое тело принадлежат Церкви… и я не собираюсь просить прощения у папы…»
Гильельма вспоминала слова Берната, его голос. Какой он отважный, этот Бернат! Он не из тех, кого можно сломить. Высокий юноша, стройный и гордый, сильный и смуглый, с горящим взором. Что за огонь в этом взгляде! Хороший пастух, лучший из пастухов, говорил Пейре. И отец выказал свое согласие, кивнув ему головой, чтобы он ей ответил. Сын дома Белибастов из Кубьер, что в земле Разес. Из хорошего рода, который стоит на дороге добра. Хороший дом, где ни в чем не знают отказа. В хорошем месте, где зимы редко бывают злыми, а земля плодородная. Пейре говорил с отцом этой весной, однажды вечером, когда он пришел домой один, чтобы подготовиться к летней ярмарке. Отец и сын говорили тихими голосами, сидя за столом. Они то и дело бросали взгляды на Гильельму, которая пряла вместе с Азалаис у очага. Она знала, что разговор идет о ней. Она также слышала, что они говорят и о сыне Белибаста. Она слышала, как Пейре говорил отцу о Бернате и о ней. От этой уверенности у нее радостно перехватывало дыхание, а сердце билось сильнее. Отец доброжелательно слушал аргументы сына, тот улыбался, а его бледные скулы выдавались в полутьме.
Этим осенним вечером, Гильельма, оставшись одна, молча пряла возле приоткрытых дверей дома, со стороны пустой овчарни, укрывшись от дождя, заливавшего деревню и плато. Прялка вращалась с помощью приводного ремня, и молодая девушка, регулярными движениями, вытягивала обеими руками шерстяную нить и быстро накидывала ее на веретено. От постоянной работы и бесконечного трения на внутренней стороне ее больших пальцев натерлись грубые мозоли. Но Гильельма любила запах этой черной шерсти, длинных, хорошо вычесанных прядей, запах, которым и сама она вся пропахла. Она так хорошо знает эту горную шерсть, что ей даже не нужно смотреть на нее во время работы. Ее руки все делали сами. Свет постепенно мерк, и все вокруг заполнялось серым и холодным сумеречным туманом. В пустом очаге погас огонь. Но Гильельма не имела права его зажечь. Это должна сделать ее мать, когда вернется, и тогда они вдвоем будут набирать воду и варить суп из репы, спекут хлеб, накроют на стол, положат на него деревянные ложки, зажгут калель…А тогда и Жоан будет легок на помине вместе с овцами, повсюду распространится аромат их пахучей шерсти, а отец будет сушить у очага тяжелые, полные воды, старые сапоги.
Гильельма продолжала прясть, позволяя своим мыслям свободно витать. Она думала об ушедшем Бернате Белибасте. Вчера вечером, вернее ночью, Бернат покинул этот дом и деревню, и землю д’Айю, он ушел один, чтобы кануть в неизвестность. «Ты предпочел стать сыном ночи…», — сказал ему отец. Бернат, сын ночи. Беглец из–за ереси. Бернат, который совсем недавно, только в начале весны, приходил сюда вместе с Пейре, легко и радостно смотрел на Гильельму вопрошающим взглядом, в котором, однако, уже читался ответ. Ответ тихий и искренний. Гильельма тоже отвечала ему радостной и ласковой улыбкой. Но ни одного слова не было сказано между ними. О таком женщинам говорить не подобает. А ее старший брат, Пейре, завел речь с отцом о своем друге и о ней. Гильельма сама слышала. А еще через несколько недель, фактически перед самой ярмаркой, Пейре пришел, чтобы поговорить с отцом о будущем своей сестры. Ей казалось, что это всходят ростки ее надежды.
Но впустую были засеяны эти ростки. Земля засохла, ростки побило градом, пришел день гнева. Вчера он ушел в ночь, ушел, чтобы стать сыном ночи, только обернулся на пороге и посмотрел на нее своим черным, горящим взглядом. Вот так хороший пастух, хороший верующий, прямой и бесстрашный юноша отправился навстречу ночи с ее опасностями, со всеми ловушками, которые расставило Несчастье, всеми западнями, которые его ожидают, и о которых он еще ничего не знает. Несчастье потянуло за ниточку клубка. Большой дом Белибастов в Кубьер потрясен до основания воплями злобы, страха и зависти… Дом полностью разграблен, а имущество конфисковано. Жители Арка, плачущие и дрожащие, обмочили штаны от страха и вымаливают прощения у папы. Один Пейре, как и Бернат, не дрогнул перед бурей, хотя Монсеньор Жоффре д’Абли спустил с цепи свою свору ищеек. В Разес уже идут обыски. Сабартес, без сомнения, тоже в опасности. Добрые люди схвачены и ожидают допросов. Андрю де Праде, Жаум Отье…Что ждет ее теперь? Больше ничего не видеть, больше ничего не знать, ни о Бернате, ни о добрых людях. Больше ничего не говорить. Бояться каждого косого взгляда. Больше не встречаться с добрыми людьми в окутанной тайной ночи, для радости своего сердца и блага своей души. «Я скажу тебе причину, по которой нас называют еретиками… Это потому, что мир ненавидит нас…» Бернат, как и Пейре, любит повторять эти слова из проповеди Мессера Пейре Отье. И еще это: «Есть две Церкви, одна гонима, но прощает, а другая владеет и сдирает шкуру…»