В день своей свадьбы Гильельма впервые в жизни надела чепец поверх своих уложенных в косы волос и повязала его под подбородком. Все собрались на пороге дома и смотрели на нее: ее отец и мать, братья и деверь, сестра и золовка, ее нареченный, ее будущая свекровь — все находили ее красавицей. Одетая в платье теплых тонов, она выглядела приятной глазу смуглянкой, подобной тисовой ветви; тяжелый пояс с бронзовой пряжкой охватывал ее талию; она грациозно опустила голову, стыдливо пряча свое молочно–бледное лицо, скрывая взгляд под длинными ресницами и тяжелыми веками. Когда она так смотрела, чепец, подчеркивающий ее благородные скулы и решительный подбородок, облегал и смягчал ее тонкое лицо, словно у каменной девы, изображенной на кафедральном портале. Она вся была подобна статуе, оживленной мерцающим светом факела.
Когда все так стояли на пороге дома, Азалаис последний раз подошла к Гильельме и накинула ей на плечи теплую шаль из черной шерсти. Была вторая половина февраля, мороз пробирал до костей, и когда процессия следовала к церкви Святой Марии во Плоти, обледеневший снег трещал под ногами. Это сегодня я стала овечкой, пришедшей получить последнее благословение перед тем, как ее съедят? — думала в каком–то ошеломлении Гильельма; ее рука покоилась в большой отцовской руке. Позади себя она слышала голоса людей, сбегающих вниз по улицам, вокруг нее настежь распахивались двери, появлялись любопытные лица. Она видела радостное лицо Гаузии Клерг. Хмурую мину Арнота Белота. Перед ней темнел силуэт маленькой церкви, словно вырезанный на фоне заснеженных полей Аргельеров. Раймонд Маури не говорил ничего; все его внимание было поглощено тем, чтобы, ведя ее за руку, не подскользнуться на льдистых выбоинах. Его голова была покрыта меховой шапкой, плащ скрывал его праздничный костюм, и он пытался забыть все свои заботы и тревоги, шагая уверенно навстречу новому дню.
Гильельма подняла глаза из–под чепца, слегка повернула голову, бросила прощальный взгляд на вершины четырех пиков, золотящиеся в морозном сиянии. Прощальный взгляд. Завтра она покинет Монтайю, чтобы зажить новой жизнью, спуститься в город, в низину. Но ничего, через несколько недель, как сказал ей отец, она свыкнется с этим и заживет своей собственной жизнью, как ни в чём ни бывало. Она никак не могла понять, что же она на самом деле чувствует. Иногда к ее ощущениям примешивался оттенок любопытства. Иногда всплеск какой–то детской радости. Иногда какое–то непонятное стремление, которое она тут же отвергала, так и не распознав, что это. Но самым главным были невыразимая тоска и сильнейшее отвращение — она вся содрогалась от отвращения.
Перед входом в церковь вокруг священника Пейре Клерга уже выстроились родственники мужа, готовые встретить невесту. Раймонд Маури подвел дочь к ним и выпустил ее руку, оставив стоять среди них, слева от человека, которому он ее отдавал. Красивый смуглый священник стоял, прислонившись к порталу. Облаченный в златотканые ризы, он без особой радости смотрел на толпу, топтавшуюся в снегу возле почерневших лип. Но потом он глянул на бледную, как смерть, юную девушку, которую подвели к нему, и, чтобы подбодрить ее, ласково улыбнулся ей, после чего повернулся к жениху, и сделал знак, что церемония начинается.
И в церкви, перед алтарем и священником, перед раскрашенной статуей Святой Марии во Плоти, на глазах у всей семьи и всех прихожан Монтайю, в таком холоде конца зимы, что дыхание изо рта валило паром, Гильельма Маури и Бертран Пикьер обменялись друг с другом обещаниями взаимной верности и сочетались браком. Они говорили слова, которым их обучили, сопровождая их всеми положенными жестами. Бертран трижды надел кольцо на покрасневшие от холода пальцы левой руки Гильельмы: сначала на большой палец, потом на указательный и, наконец, на безымянный, где он его и оставил. Этим кольцом я беру тебя в жены. Я даю тебе моё добро, которым меня одарил Бог. И я беру твоё тело, которое обязуюсь чтить. Пейре Клерг поднимал руки, складывал руки, поднимал глаза к небу, опускал их, благословляя молодоженов во имя Бога и святой Церкви.