Но не устоял перед искушением известностью и решил познакомиться с ученым миром и сообщить о своем открытии. К этому его подталкивал прием, оказанный парижанами Вольтеру: народ встречал его так, как ни одного, даже самого прославленного монарха. Где бы он ни появлялся — всюду были восторженные овации; тысячи людей шли за каретой писателя; увидев его в ложе театра, весь зрительный зал и артисты на сцене встали и долго рукоплескали знаменитейшему из смертных.
30 марта 1778 года Королевская академия наук пригласила Вольтера на свою сессию в качестве почетного председателя. От Месмера не укрылось, с каким почтением встретили философа академики. «А ведь эта огромная, безмерная, застывшая в мраморе и металле слава начиналась совсем иначе, — вспоминал Месмер. — С дерзких, колючих насмешек иронического ума, навлекших на юного автора эпиграмм суровую кару — заточение в казематах Бастилии».
Антон Месмер жаждал восхищения и уважения, как, впрочем, любой ученый. Ему не терпелось представить миру новую терапию, найденную им и столь чудесно помогающую больным, спасающую от болезней и даже, возможно, от смерти. Он мечтал рассказать о своих открытиях и теориях всему медицинскому миру. Однако Месмер понимал, что действовать в одиночку ему не под силу, ведь он не обладал положением и весом в парижских медицинских и научных кругах, что могло обеспечить принятие его революционной концепции. В Париже имелся десяток врачей, посылавших к нему пациентов, хотя большинство знало, что он добивался положительных результатов. Вместе с тем он не был признан медицинским факультетом Сорбонны и другими медицинскими сообществами, и ему не предлагали вступить в их ряды.
Располагая сведениями о том, что в философском салоне соратника Дидро и Гельвеция, Гольбаха, принимавшего участие в создании возглавляемой Дидро «Энциклопедии», обсуждались вопросы социальнополитического и духовного обновления Франции, Месмер послал Гольбаху рекомендательное письмо от своих друзей, известных венских врачей. Барон Поль Анри де Гольбах родился в Германии (Эдесхайм, Пфальц) и не прерывал культурных связей с немецкими учеными и врачами. Он, несомненно, симпатизировал своему соотечественнику, плохо ориентировавшемуся в Париже. Расположение основателя школы атеизма объяснялось еще и тем, что в свое время он также пострадал от властей придержащих: 13 августа 1770 года его книгу «Система природы, или О законах мира физического и мира духовного» публично сожгли по приговору парижского парламента.
Поль Гольбах пригласил Месмера на обед, где присутствовали доктор Кабанис и другие видные парижские ученые. Автор животного магнетизма старался изложить принципы своей теории как можно доступнее. Но беда в том, что говорил он на французском языке с сильным немецким акцентом, что затрудняло понимание его доктрины. Многие из собравшихся не разделяли взглядов Месмера. Несмотря на это, он говорил уверенно, почувствовав симпатию Гольбаха, который обещал представить его президенту Парижской академии. Но идиллии во вкусе сентиментализма не получилось. Дальнейший сюжет развивался скорее по законам готического романа, вроде «Эликсира дьявола» Э. Гофмана, где действует преступный монах Медард, подхваченный колдовским смерчем.
Обманутые ожидания
Людские нравы — ты отведай их, И горечь вмиг коснется губ твоих.
Признание ученых — вот, пожалуй, единственное, к чему так неуклонно стремится тщеславие Месмера. Именно поэтому он обратился за поддержкой к Гольбаху. Однако свои надежды Месмер принял за действительность.
Поль Гольбах без лишних проволочек содействовал встрече Месмера и президента Королевской академии, философа Леруа. В ученом мире Жорж Леруа (Leroy Georges, 1723–1789) был известен как ученик Кондильяка, энциклопедист, защитник Гельвеция, автор одного из первых опытов сравнительной психологии. Месмер читал его основные произведения: «Испытание критиков книги духа» (1760), «Размышления о ревности» (1772), «Трактат о животных» (1781), — и они вызвали у него живой интерес.
Академик Леруа, очарованный Месмером, взялся представить на рассмотрение академии вопрос о животном магнетизме. Месмер и не предполагал, что академики давно взяли за правило объявлять нелепыми бреднями все, что нельзя ухватить пинцетом и вывести из правил арифметики, выметая, таким образом, вместе с суеверием и малейшее зернышко непознанного. То, что нельзя математически проанализировать, они в своем высокомерии признавали призрачным, а то, чего нельзя постигнуть органами чувств, не только ничтожным, но и просто несуществующим. К таким преисполненным самодовольства ученым устремился Месмер.