Выбрать главу

Однако по мере увеличения числа психологов и лингвистов, изучающих детей именно таким образом, стало появляться все больше свидетельств, противоречащих многим теоретическим выводам Пиаже. В частности, это относится к строгой связи развития ребенка с его возрастом. Отсюда, по всей видимости, следовало, что решение некоторых задач, требующих логического мышления, выходящего за рамки развития семилетних детей, почти не составляло труда для 13-летних. Как отметил Мортон Хант в своей ставшей очень популярной книге 1982 г. «Внутренняя Вселенная» [1], исследователи, повторявшие эксперименты Пиаже, не всегда получали те же результаты. «Это может означать, что открытия Пиаже не имеют универсального характера. Возможно, дети, с которыми он работал, относились к особой, привилегированной категории; возможно, то, как Пиаже и его сотрудники ставили детям свои вопросы, заставляло их рассуждать не свойственным детям образом. А возможно, Пиаже, склонный уделять очень большое внимание логике, несколько переоценивал ответы детей». По мнению многих психологов, люди в повседневной жизни редко пользуются формальной логикой, а прибегают к ней по мере необходимости. Как предполагал Хант, особое пристрастие Пиаже к логическим задачам легко могло приводить к ложным выводам: подобно тому, как, увидев пловца, вы не подумаете, что плавание — обычный способ существования человека. Есть еще проблема качественных различий. Если парнишка плещется в бассейне, это не значит, что он обязательно намерен завоевать золотую олимпийскую медаль в соревнованиях по плаванию на дистанции 400 м вольным стилем.

Тесты, которые Пиаже использовал в качестве критерия умственных способностей (например, опыты с флаконами бесцветной жидкости, которая может изменить — или не изменить — свой цвет при добавлении к ней красящего агента), в наши дни являются предметом нападок. Я могу лично засвидетельствовать причудливые результаты, которые получаются при этом. Учась в школе, я получал высокие оценки по английскому и истории, но очень низкие по алгебре и геометрии. Иными словами, у меня были проблемы с математикой. В геометрии мне очень хорошо удавались пространственные построения, а именно такие задачи и встречались среди тестов по проверке способностей при приеме в вузы (например, испытуемым предлагалось определить число невидимых граней в штабеле кубиков). В этих случаях я давал правильные ответы к удивлению и даже досаде кое-кого из моих учителей. В смысле умственных способностей мы все в чем-то сильны, а в чем-то слабы, и, хотя очень многие политики и педагоги никак не хотят это признать, результаты тестов не всегда позволяют получить адекватную картину. На несколько лет мой отец, преподававший американскую историю, приезжал в Принстон (штат Нью-Джерси) для составления тестов высшего уровня по этому предмету. Его главной задачей было избавиться от вопросов, на которые мог легко ответить средний студент, но с которыми лучшие студенты могли бы долго возиться, полагая, что возможны дополнительные или менее тривиальные решения. Разные люди мыслят по-разному, и уровень их знаний в разных областях весьма различен. Это не только сводит на нет метод стандартных тестов, но и запутывает картину результатов экспериментов, к которым прибегают психологи и лингвисты, пытаясь вообще разгадать тайну обучения.

В начале 1960-х годов ученые-психолингвисты поняли некоторые проблемы, возникающие при работе исключительно с детьми различного возраста. И тогда они обратились к ряду других методов. Некоторые стали изучать людей, чьи речевые способности ограничил инсульт. Другие работали со взрослыми людьми, имевшими психические отклонения. Кое-кто, как стало известно благодаря средствам массовой информации, занялся шимпанзе, пытаясь научить их языку жестов для общения «человеческим» способом. Результаты таких исследований часто во всех подробностях приводятся в книгах по психолингвистике, где их используют для подтверждения той или иной теории. Хотя среди этих экспериментов есть и весьма искусные, они часто производят анекдотичное впечатление совсем ненаучных опытов, — видимо, подобно данной главе.

Читая о таких экспериментах, я всегда вспоминаю одну семью, которую знал, будучи подростком. Их отец был известным преподавателем иностранных языков, мать — дочерью высокопоставленного американского дипломата в 1930—40-х годах. У них был сын, и их страшно беспокоило, что он не начал говорить ни в два, ни в три, ни даже в четыре года. Его подвергали всем мыслимым тестам, и казалось, что в его физическом развитии все было в порядке. Более того, в других отношениях он вел себя как нормальный ребенок. Наконец, когда ему было уже пять лет, он стал говорить, причем без умолку, и его словарный запас оказался весьма изощренным для его возраста. Родители были вне себя от радости, но многие специалисты, наблюдавшие его и работавшие с ним, очень скоро возмутились. На их вопрос, почему он не разговаривал раньше, он дал простой ответ: «Не хотел». Он стал одним из лучших учеников, но гнев экспертов, конечно, легко понять: такого рода случаи могут вдребезги разбить все теории, основанные на множестве экспериментов.