Однако… Однако, несмотря ни на что, оказалось очень трудным не умиляться, глядя, как А-Лин неумышленно копирует Цзян Ваньиня. Это было тем забавнее, что для резкого, будто из камня высеченного лица главы ордена Цзян выражение яростного пренебрежения казалось самым что ни на есть естественным, а на юном, гладком и еще очень нежном лице А-Лина — почти карикатурным. Когда хмурил брови глава Цзян, температура воздуха, казалось, понижалась, а когда свои мальчишеские брови хмурил А-Лин, то так и хотелось протянуть палец и разгладить им капризную морщинку под киноварной точкой.
— А тебя? — старательно изгоняя из головы оба чувства, парировал вслух Цзинь Гуанъяо.
— Что?! — взвился А-Лин, по-детски округлив глаза. Даже, судя по виду, не столько оскорбился, сколько не понял.
— Тебя тоже выгнали из дома? — очень серьезно уточнил Цзинь Гуанъяо. — А иначе что такой ребенок как ты делает на ночной охоте для взрослых?
— Да я!.. — снова моментально вспыхнул А-Лин. — Побольше тебя умею! Ты, извращенец-недоучка!
Цзинь Гуанъяо не удержался и закатил глаза. Он потом обязательно найдет того, кто рассказал А-Лину, за что Мо Сюаньюя выгнали из Башни Золотого Карпа. Сам племянник этого узнать никак не мог — слишком мал был в то время.
И с Цзян Ваньинем Цзинь Гуанъяо тоже обязательно поговорит по душам. Одно дело — поддержание в их общем племяннике вздорного характера и обучение его обсценной лексике, и совсем другое — такое откровенное пренебрежение своими обязанностями опекуна. Что там Цзян Ваньинь, забирая А-Лина из Башни Золотого Карпа в последний раз, отвечал на вопрос о планах? «Продолжит обучение, займется плаваньем, может, как-нибудь выберемся речных гулей половить!» Речных гулей, как же! Ученики Гусу Лань, будучи старше на несколько лет, ходят на охоты группой и под присмотром куратора, а эта головная боль на ножках носится в одиночестве! Даже свою собаку-оборотня неизвестно где оставил, а это уже совсем никуда не годится.
Цзинь Гуанъяо был твердо намерен поговорить с Цзян Ваньинем.
Но — все же в своем родном теле.
Сейчас же, глядя как из темноты выступает знакомый темный силуэт, от которого время от времени в буквальном смысле разлетаются грозовые искры, Цзинь Гуанъяо почувствовал, как на смену секундному облегчению — А-Лин здесь все же не один бродит — приходит легкая паника.
Глава ордена Юньмэн Цзян мог быть очень, очень, очень неприятным оппонентом.
========== Глава 8 ==========
Мо Сюаньюй искренне желал выяснить, что же случилось с Цзинь Гуанъяо и как его можно вернуть. Однако проблема состояла даже не в том, что он совершенно не представлял, как это сделать, а в том, что он по природе своей был склонен откладывать все до последнего. Он долго не решался признаться Яо-гэ в своих чувствах, долго не мог собраться и покончить с опостылевшими родственниками… Ему постоянно казалось, что вот еще чуть-чуть, еще денечек — и можно приступать. А в результате все растягивалось на годы.
Умом Мо Сюаньюй понимал, что сейчас у него нет не то что лет, а даже и месяцев, даже недель в запасе. Пока ему еще удавалось поддерживать образ переутомившегося главы ордена, однако он осознавал, что надолго растянуть этот спектакль не удастся. Ему уже пришлось покинуть спальные покои, чтобы приближенные во главе с Цинь Су не слишком паниковали. От утренних тренировок он спасался, то и дело изображая легкое головокружение — Мо Сюаньюй не сомневался, что отточенных и стремительных движений Яо-гэ ему не повторить при всем желании. Даже если бы он сам когда-то не прогуливал бессовестно собственные тренировки, а в последние годы не забросил их вовсе, у него бы не получилось изображать из себя Цзинь Гуанъяо в бою. Тот был ниже ростом подавляющего большинства заклинателей и гораздо легче в кости. Его обучение началось в ордене Не, продолжилось в ордене Вэнь и лишь отшлифовалось в ордене Цзинь. И вдобавок ко всему, будто этого мало, меч Яо-гэ был особенным: более легким, чем обычные заклинательские мечи, и очень гибким. В результате суммы сложившихся обстоятельств Цзинь Гуанъяо выработал свой собственный стиль фехтования, который даже человеку тренированному повторить было бы непросто. Мо Сюаньюй не желал рисковать, а поэтому не собирался даже пробовать. Он вообще не решился трогать меч Яо-гэ: с одной стороны, духовное оружие вроде как должно было быть созвучно с золотым ядром, а с другой — оно не даром являлось именно что духовным. Кто знает, как поведет себя непредсказуемый и капризный Хэньшэн, не почувствовав души своего настоящего хозяина?
Заняться делами хотя бы ордена желание выразить пришлось. Иначе его бы просто не поняли. Мо Сюаньюй, изображая решительную настойчивость, прошел в кабинет и заперся там на весь день. Первым делом он плотно прикрыл все окна, по собственному опыту зная, каким образом и откуда удобно в них подсматривать так, чтобы сидящий внутри даже не заметил этого. Затем из чистого любопытства обшарил кабинет. Ничего хоть сколько-то серьезного Мо Сюаньюй найти и не надеялся: для всех секретных дел у Яо-гэ имелся потайной кабинет. На забывчивость или рассеянность уповать тоже было глупо, ибо Яо-гэ никогда не был ни забывчивым, ни рассеянным. В результате из подозрительного Мо Сюаньюй обнаружил только серию из четырех пейзажных картин, написанных и подаренных главой ордена Лань. Мо Сюаньюй долго сверлил эти пейзажи возмущенным взглядом. Он и сам когда-то рисовал неплохо: живопись была одним из немногих искусств, что давались ему при обучении в Башне Золотого Карпа. Однако после изгнания о рисовании пришлось забыть, ибо материалы стоили дорого, а родичи не собирались тратить на «нахлебника» ни единой лишней монетки. Глава ордена Лань, разумеется, в средствах стеснен не был, и, уж конечно, к нему никто не вламывался, не отвлекал и не портил его вещи. Ничего удивительного, что ему удалось отточить свое мастерство до столь высокого уровня.
Но куда отвратительнее было то, что глава ордена Лань не постеснялся подарить свои художества Яо-гэ, — а тот их принял!
Мо Сюаньюй с огромным трудом подавил в себе желание сорвать картины со стен и порвать на мелкие клочки. В конце концов, пейзажи были действительно хороши, и оставался шанс, что Яо-гэ они нравились по этой причине. Исключительно по этой и больше ни по какой иной.
Оторвавшись от картин и убедившись, что больше в кабинете нет ничего интересного, Мо Сюаньюй поворошил документы. Количество писем, докладов, чертежей и карт поражало воображение, но еще больше удивляло то, что все содержалось в образцовом порядке. Бумаги не громоздились в рискующие в любой момент обвалиться стопки, а были так грамотно разложены и рассортированы по темам, что разобраться в них не составляло труда.
Так оно, несомненно, было — до того, как в эту стройную систему влез Мо Сюаньюй. Он, казалось, только взял несколько писем, развернул карту-другую и заинтересованно прочитал отчет адептов о последней ночной охоте, однако очень скоро от идеального порядка на столе не осталось и следа. В образовавшемся на столе ворохе нельзя было уже найти не то что какой-то конкретный документ, но даже тушечницу.
Тяжело вздохнув, Мо Сюаньюй обреченно опустил голову на столешницу.
Через каких-то пару мгновений он уже заснул.
— …головокружение, слабость и учащенное сердцебиение… А еще он почти все время спит!
Женский голос, хоть и старался говорить приглушенно, для слуха Мо Сюаньюя прозвучал настолько пронзительно, что он вынырнул из царства снов. Второй, мужской, голос звучал гораздо ниже, и слов разобрать не удалось.
— Да я тоже ему всегда твердила, что спит он недостаточно! Надо либо раньше ложиться, либо позже вставать, а не поступать так, как он!
Это Мымра продолжала разоряться в коридоре, сообразил наконец Мо Сюаньюй, потряхивая головой. Движение неприятно отозвалось в спине: тело мстило за сон в неудобной позе прямо за столом.