Однако отвлекаться на семейные переживания было некогда.
Именно сейчас, понял Цзинь Гуанъяо, ему представился исключительный момент. Ханьгуан-цзюнь был полностью поглощен битвой с чудовищем. Правда, лезть к этим двоим — это все равно что пытаться проскочить между молотом и наковальней, а самоубийственными наклонностями Цзинь Гуанъяо никогда не страдал.
Он в отчаянии — время стремительно утекало, как песок меж пальцев — огляделся по сторонам, ища хоть что-нибудь, что могло бы ему помочь. Его взгляд скользил мимо все еще ругающихся Цзян Ваньиня и А-Лина, мимо толпы разномастных заклинателей, мимо юных адептов Гусу Лань…
Внезапная догадка сверкнула в его голове, подобно Цзыдяню. У одного из мальчиков, старшего, того самого, что проявлял такую вежливую заботливость, всю дорогу за спиной висел упакованный гуцинь. Сейчас юноша держал его наготове, явно собираясь подхватить мелодию за Ханьгуан-цзюнем, который, осознав, что даже такой мощный меч как Бичень — не самое подходящее оружие для каменного изваяния, уже выхватил свой гуцинь.
Все взгляды были направлены в сторону сражающихся.
Цзинь Гуанъяо ужом скользнул между замерших фигур. Сейчас он как никогда с тоской вспоминал о своем собственном маленьком теле и жалел о долговязости Мо Сюаньюя. Пришлось сильно ссутулиться и втянуть голову в плечи, чтобы не слишком выбиваться из толпы, пробираясь между недорослей.
Расчет оказался верным. Мальчик, чьи руки замерли над гуцинем, был поглощен зрелищем боя и не видел больше ничего вокруг. Однако он еще не играл, и струны оставались в неподвижности. Заставив себя полностью отрешиться от происходящего, а главное — от мыслей, что с ним будет, если поймают за руку, — Цзинь Гуанъяо стремительным движением срезал с гуциня одну струну.
На него никто не обратил внимания, в том числе и хозяин инструмента. Приободренный первым успехом, Цзинь Гуанъяо приступил ко второму этапу своего плана. Он сдвинулся еще на несколько шагов и, примерившись, запустил в сторону Лань Ванцзи свернутую в хитрую петлю струну. Непривычные к такому оригинальному орудию руки Мо Сюаньюя тут же оказались рассечены ею до крови, однако Цзинь Гуанъяо крепко держался за свой последний шанс.
Со второй попытки ему удалось перерезать завязки, крепившие мешочек цянькунь к поясу Лань Ванцзи, а еще через мгновение тот вместе со своим страшным содержимым оказался в окровавленных руках Цзинь Гуанъяо.
========== Глава 10 ==========
Мо Сюаньюй по природе своей почти не умел выражать эмоции тихо. Что смех, что слезы вылетали из него от души, так, что слышали все вокруг. От этого не помогали ни укоризненные взгляды и выговоры в Башне Золотого Карпа, ни ругань и даже побои в деревне Мо.
Тело Цзинь Гуанъяо, как оказалось, умудрялось плакать совершенно бесшумно. Мо Сюаньюй никогда не видел своего брата не что плачущим, даже хоть сколько-то расстроенным. На его лице всегда играла приятная улыбка, кроме, разве что, тех случаев, когда серьезности требовала какая-нибудь церемония. Поэтому Мо Сюаньюй не сразу осознал, что тело его сейчас сотрясается именно в рыданиях. С губ не слетало ни единого всхлипа, и даже нос не шмыгал. Даже дыхание, хоть и рваное, давящееся каждым вдохом, вырывалось из горла беззвучно. И только слезы двумя ручьями текли и текли по щекам.
Глава Лань притянул содрогающееся тело к себе и очень аккуратно обнял. Словно боялся, что сжав крепче, он раздавит своего изящного побратима. Одна его рука без труда обвила талию тела Цзинь Гуанъяо, а вторая легла на лопатки, то грея легким нажатием, то слегка поглаживая. Глава Лань ничего не говорил, лишь дыхание его, тоже став отрывистым, попадало в ритм с рыданиями.
Однако, стоило Мо Сюаньюю немного успокоиться и пошевелиться в этих объятиях в попытке слегка отстраниться, как глава Лань тут же разжал руки. Еще мгновение — и они встретились взглядами.
Глаза у главы Лань оказались откровенно испуганными. Пожалуй, Мо Сюаньюй мог даже сказать, что в них плескалась паника. Губы идеально очерченного рта чуть приоткрылись и самым обыденным образом дрожали, словно глава Лань готов был вот-вот и сам расплакаться.
На Мо Сюаньюя этот новый образ главы Лань неожиданно подействовал успокаивающе. Впервые на его памяти безупречная нефритовая маска раскололась на куски, и из-под нее выглянуло человеческое лицо, хрупкое и ранимое. Возможно, совершенно некстати подумал Мо Сюаньюй, именно такого Лань Сичэня Яо-гэ и полюбил?
— А-Яо, пожалуйста!.. — тихонько взмолился глава Лань, и от звуков этого низкого, глубокого, с просящими нотками голоса у Мо Сюаньюя, вернее, у его тела, вновь все внутри взорвалось. — Пожалуйста, не молчи. Скажи что-нибудь. Поделись своими бедами.
— Я запутался, — совершенно честно признался Мо Сюаньюй. — Я устал. Я не знаю, что делать…
— Извини, на последнюю фразу монополия у Не Хуайсана, — в попытке пошутить у главы Лань чуть дрогнули уголки губ, однако полноценной улыбки у него не получилось, слишком уж сильная тревога была написана на его лице. — А-Яо, я тебя хорошо знаю. Ты самый умный, практичный, деятельный и находчивый человек из всех, с кем я знаком. Не может быть такого, чтобы ты не знал, что делать.
«Ну да, конечно, — мрачно подумал Мо Сюаньюй. — Яо-гэ, разумеется, всегда знает, что делать. Но я-то ведь не он!»
— Вот в то, что ты устал, верится гораздо больше, — продолжал тем временем глава Лань. Усилием воли он сделал свой голос мягче, и Мо Сюаньюй почти плыл в волнах его звучания. Отвлекало только то, что руки главы Лань, которыми он теперь снова сжимал его кисти, сотрясало нервной дрожью. — Ты взвалил на себя слишком тяжкий груз. И хоть я ничуть не сомневаюсь в твоих способностях, все же такая работа не может не выматывать. Ничего удивительного, что от усталости ты даже заболел.
— Я… — начал было Мо Сюаньюй, отводя взгляд. — Со мною уже все хорошо…
В тот момент, когда он разглядел в главе Лань человека, до него дошли одновременно две диаметрально противоположные мысли. Первая — что этот человек нравится ему чуточку больше, чем тот, кем Мо Сюаньюй считал главу Лань раньше. Не то чтобы он сильно нравился — в конце концов, этот человек претендовал на Яо-гэ, в чем Мо Сюаньюй уже ни капли не сомневался, — но все же он больше не вызывал такого отвращения, как раньше.
А вторая, уже совершенно невеселая, мысль состояла в том, что Мо Сюаньюй резко засомневался, что глава Лань сумеет ему помочь. У этой нефритовой скалы оказался ломкий, чересчур хрупкий стержень, и не было никакой уверенности в том, что он отреагирует на трагическое известие адекватно. Адекватной реакцией Мо Сюаньюй счел бы либо желание немедленно помочь, либо гневную отповедь — возможно, с рукоприкладством, — которая все равно окончилась бы желанием помочь. Сейчас же Мо Сюаньюй опасался, что глава Лань впадет в ступор. Что он будет делать в своей спальне с такой махиной, которой в теле Цзинь Гуанъяо едва доставал до плеча, Мо Сюаньюй совершенно не представлял.
Зато при мысли о главе Лань в своей спальне вновь оживилось его тело. Мо Сюаньюй вынужден был неловко поерзать на кровати, чтобы хоть как-то унять не вовремя проснувшуюся эрекцию. Не оставалось уже никаких сомнений, что тело Цзинь Гуанъяо реагировало на главу Лань точно так же, как тело Мо Сюаньюя на него самого.
Глава Лань уловил движение, хотя и умудрился не разгадать его причину. Он лишь посмотрел на своего побратима с невообразимой скорбью и вдруг покаянно произнес:
— А-Яо, извини меня, пожалуйста…
— За что? — машинально переспросил Мо Сюаньюй.
Он уже не знал, что и думать об отношениях этих двоих. С одной стороны, казалось, что между ними все предельно ясно — настолько, что даже Мымра не только в курсе, но и смирилась. С другой, каждый поступок главы Лань был оттенен такой невинной неловкостью, что закрадывалось подозрение, что тот вовсе не представляет, как себя вести при определенной степени близости.
— Ты всегда все держишь в себе, — медленно, с трудом подбирая слова, произносил тем временем глава Лань. — Ты никогда ни на что не жалуешься. Даже в самые тяжелые годы ты только улыбался и заверял, что все хорошо. А когда ты один-единственный раз признался мне, что тебя беспокоит спина, я отмахнулся от тебя.