Мо Сюаньюй уже почти совсем приготовился приступить к делу — то есть повернулся опять лицом к отражению и положил правую руку на член, — когда сквозь разгоряченный предвкушением туман в голове пробились посторонние звуки.
Кто-то деликатно стучал в дверь.
Быть может, в покои Ляньфан-цзуня, главы ордена Цзинь, Верховного Заклинателя никто бы и не вошел, если бы тот не позволил, но в Мо Сюаньюя слишком крепко было вбито, что его желание — или не желание — ни для кого не является преградой. Если кузен или А-Тун хотели войти к нему, они делали это без всяческого смущения.
Все сладострастные мысли из головы вынесло будто порывом ураганного ветра. Ни о чем больше не думая, почти инстинктивно подхватив сброшенную на пол ночную одежду, Мо Сюаньюй рыбкой скользнул обратно в кровать и натянул одеяло до самого подбородка.
Как оказалось, проделал он все это весьма вовремя, ибо в следующее мгновение человек снаружи, так и не дождавшись разрешения, все же вошел.
========== Глава 3 ==========
Отправиться в дорогу сразу у Цзинь Гуанъяо не получилось. Стоило ему попытаться выйти из дома, как выяснилось, что дверь заперта. В своем прежнем теле Цзинь Гуанъяо вынес бы щеколду, возможно, вместе с дверью, но у тела Мо Сюаньюя не имелось духовных сил даже на это. И, как назло, в доме не обнаружилось ничего достаточно твердого и острого, чтобы выпилить себе путь на свободу: нож, которым Мо Сюаньюй нанес себе раны, пропал. Возможно, был унесен недавними гостями вместе с прочими мелкими безделушками.
Цзинь Гуанъяо старательно подавил в себе растущее раздражение и вернулся обратно на топчан. Нет ничего контрпродуктивнее бессмысленной злости — это он усвоил еще с юности. Нельзя упускать возможность сделать полезные шаги, но когда судьба временно вставляет палки в колеса, лучше не распылять драгоценную внутреннюю энергию, а сосредоточиться на чем-нибудь ином.
Ища хоть сколько-то безопасные для своего душевного равновесия мысли, Цзинь Гуанъяо вспомнил, что надо бы позаботиться о своих ранах. Те, хоть и были не настолько глубокими, чтобы по-настоящему повредить руку, все же мешали ею пользоваться, да еще и выглядели довольно-таки неприглядно. Поиск чистой ткани в этом грязном и бедном домишке занял немало времени, и в процессе Цзинь Гуанъяо задумался над тем, что, несмотря на то, что раны были нанесены уже достаточно давно, они и не думают хоть сколько-нибудь заживать. Конечно, уровень самосовершенствования Мо Сюаньюя был крайне низок, но даже у вполне обычного человека уже должна была появиться хотя бы тонкая корочка, стягивающая кожу по краям.
Раны, однако же, продолжали несильно, но кровоточить.
Цзинь Гуанъяо это обеспокоило. Конечно, с одной стороны, он не являлся злобным духом и вроде как не обязан был исполнять пожелания. Но, с другой стороны, хоть и очень криво, но ритуал все-таки сработал. Тело, пусть и совершенно ненужное, Цзинь Гуанъяо занял — и, вполне вероятно, правила ритуала все так же подразумевают, что за него следует расплатиться.
Наконец, найдя более-менее чистую тряпицу, Цзинь Гуанъяо тщательно замотал свою руку и сел в позу для медитации. Пожалуй, стоит выяснить, чего же хотел Мо Сюаньюй, и перед уходом исполнить это его желание. Это даже весьма полезно будет сделать, ибо, договариваясь об обратном обмене, крайне уместно будет упомянуть, что свою часть сделки Цзинь Гуанъяо выполнил, а потому только справедливо вернуть ему его же тело.
Осталось только узнать, что хотел братец.
Самое очевидное отсекалось. Ни получение Яо в любовники, ни возвращение к сытой жизни не имели смысла тогда, когда сам Мо Сюаньюй лишался возможности насладиться ими. Значит, это должно быть что-то такое, что принесет пользу не самому просителю, а кому-то другому. Пользу — или вред.
Второе — гораздо более вероятный вариант. Сам Цзинь Гуанъяо, если бы нужда настолько приперла его к стенке, что не нашлось бы никакого иного выхода, кроме как пожертвовать тело злобному духу, наверняка попросил бы напоследок разобраться со своими врагами. Вообще-то Цзинь Гуанъяо с врагами предпочитал разбираться сам: торжество над теми, кто его когда-то унижал, возносило его душу на высоты, сравнимые с оргазмом. Однако, если бы у него не осталось совсем никаких вариантов для сохранения жизни, он рад был бы отомстить и после смерти.
Цзинь Гуанъяо задумчиво посмотрел на свою руку и криво усмехнулся. Каким бы жалким Мо Сюаньюй ни был, он все-таки являлся Цзинем. Нетерпимость, мстительность и жажда признания буквально горела в их крови. Четыре раны очень легко было сопоставить с четырьмя обидчиками, постоянно мелькавшими на страницах своеобразного дневника братца. Оказать подобную услугу Цзинь Гуанъяо мог. В нынешнем теле это будет не так уж легко, но, с другой стороны, тут не надо будет особо заботиться о соблюдении приличий. Скажем, какой-нибудь сонный порошок на ужин — и ночной пожар в усадьбе. Мо Сюаньюй должен порадоваться подобному известию, ему можно будет пообещать новый дом где-нибудь на другой окраине Ланьлина… До которого он, конечно же, не доберется — Цзинь Гуанъяо не собирался оставлять в живых человека, способного придумать и осуществить такой дурацкий, но опасный план — однако Мо Сюаньюю до поры до времени знать этого не полагалось.
Оставалось только пробиться наружу, побыстрее разобраться с местной проблемой — и можно будет с чистой совестью поспешить к Башне Золотого Карпа.
И поесть, перед тем, как погрузиться в медитацию, подумал Цзинь Гуанъяо. Обязательно поесть. Он так давно не испытывал настоящего голода, что сейчас не сразу распознал его за общим довольно-таки паршивым состоянием этого тела. Чувство голода, почти забытое, но когда-то до омерзения знакомое, сводило желудок и подкатывало к горлу пустой тошнотой. Мо Сюаньюй давно уже ничего не ел, но, если родичи не решили его угробить окончательно, должны же они были хоть когда-нибудь дать ему съесть хоть что-нибудь?
Расчет оказался верным. За медитацией Цзинь Гуанъяо потерял счет времени, однако шебуршение за дверью вывело его из этого состояния. Он бесшумно скользнул к выходу, готовясь наброситься на того, кто войдет. Сил в теле Мо Сюаньюя было немного, но Цзинь Гуанъяо знал, на какие точки давить, чтобы быстро обезвредить противника. Если это обычный человек — а в этой деревеньке вряд ли бы нашелся заклинатель, к тому же готовый приносить еду местному идиоту, — то справиться с ним не составит труда.
Однако его приготовления оказались напрасными. Вместо большой двери распахнулась маленькая дверца внизу, такая, куда не протиснулась бы даже собака. Цзинь Гуанъяо ничего не оставалось, как, усилием воли поборов разочарование, втянуть к себе две плошки. Небольшую — с жидкой похлебкой, и совсем крохотную — с пустым пресным рисом, к которому не полагалось даже палочек.
Цзинь Гуанъяо вздохнул и покорно принялся за обед. Еда ожидаемо оказалась мало того, что безвкусной, так еще и весьма погано приготовленной. Невольно вспоминались Облачные Глубины: там еда тоже неизменно была аскетичной, однако готовили ее все же качественно. И рис, и овощи были отборными сами по себе, и обрабатывали их тоже очень бережно. Впрочем, Яо всегда втайне подозревал, что Лани, по крайней мере, клановая верхушка, все же позволяет себе мясо. Он не мог поверить, что без него возможно вымахать такими великанами и нарастить такую мускулатуру. Из уважения к Лань Сичэню Цзинь Гуанъяо никогда не заводил разговоров на подобные темы и свои подозрения хранил при себе.
И все же, несмотря на отвратительный вкус, принесенная ему еда закончилась слишком быстро. Цзинь Гуанъяо с сожалением покрутил в руке простенькую деревянную ложку с тонким черенком. А потом, подумав, вынул из своего пучка не менее скромную шпильку.
Подойдя к двери, он склонился над тем местом, где держалась щеколда. Дверь была старой, рассохшейся, и местами доски прилегали друг к другу совсем неплотно, а между собственно дверью и косяком и вовсе виднелся немаленький зазор. В холода из него, наверняка, ужасно сквозило, но сейчас он был Цзинь Гуанъяо как раз на руку. Он осторожно пропихнул в зазор черенок от ложки и шпильку, повернул их под углом друг к другу и к щеколде… И вскоре сумел сдвинуть ее с места.