Меня начало терзать беспокойство. В памяти всплывал тот моряк. Так или иначе, но хотелось сделать это снова. И было интересно, кто он такой — забавно, ведь я даже не знаю его имени. В какой-то книге, которую я как-то прочел, говорилось о людях с «пытливым интеллектом». Полагаю, у меня развит именно «пытливый интеллект». Хотя я слышал от некоторых, что с первого взгляда кажусь не особо умным. С первого взгляда, понимаете? Это, конечно, комплимент с их стороны.
Чтобы испытать еще раз ту дрожь, я купил в лавке старьевщика небольшой штык и принялся за поиски подходящей «зоны». Мне никогда не хотелось делать это там, где шумно, и людно, и светло. Мне нравились дома времен королевы Виктории, сонные, грязновато-коричневого цвета, где нет ни магазинов, ни покупателей. Я весьма поднаторел в архитектуре. Такие дома мне дороги как память. Можете считать меня сентиментальным, ничего не имею против. Они будят во мне чувства. Каждый человек имеет право на самовыражение. Они рождают во мне склонность к творчеству, да.
Мне удалось отыскать «зону» в Сэвн Диалз. Настоящая удача. В округе снесли много старых домов, но здесь удобное местечко осталось и ждало своего часа в боковом проулке. Оно до сих пор освещается газовым фонарем, и фонарщик приходит туда каждый вечер, чтобы зажечь его. Это место я выбрал, чтобы… ну, проще говоря, чтобы повторить свой успех.
Но я руководствовался не только своим вкусом, нет. В таком деле надо быть еще и расчетливым. Я выяснил, что канализационный люк там легко открывается. Лестница ведет вниз, к другому люку, который ниже первого футов на восемь. Там еще всякие трубы и вентили. Если поднять второй люк, то попадешь прямо в канализацию.
Ничуть не хуже чем море!
Для моих целей лучшего, чем такое негигиеничное место, и придумать нельзя. Я имею в виду — понимаете? — когда вы все сделали, ну, вам надо избавиться от тела. Насовсем, я имею в виду. Иначе они погонятся за вами, понимаете? Как обычно в кино про гестапо: будут стучать ночью к вам в дверь. Сами знаете. Забавно здесь сидеть, в камере: мне совсем не страшно. Я ведь ничего не сделал, совсем ничего.
У меня такое хобби. Неразделенное. Если вы чуткий человек, вам ведь иногда бывает плохо. Нет, я не хочу вас разжалобить. Я просто подумал, что многим из них… ну, большей частью — им не с кем было разделить свои беды.
И вот я опять сделал это. На сей раз попался маленький крепыш; сказал, что работает кем-то вроде рассыльного у театрального агента. Разговаривал тихо, и не очень-то волновался по поводу того, что я собираюсь делать. Большинство-то еще как волнуется! А рассыльный только пустил слезу, когда я угостил его штыком, и даже не дернулся.
Некоторые хобби начинаются забавным образом — случайно, понимаете? Ну, и когда я дотащил его до нижнего люка — потом, конечно, сбросил вниз — все, что было у него во внутреннем кармане, рассыпалось. Я собрал это, засунул в свой карман и спихнул его в трубу, где быстрое и зловонное течение должно было унести его далеко-далеко.
Если честно, то я сделал это зря. Того, что было раньше, теперь уже не было. Я не испытывал ни вдохновения, ни облегчения. Ничего не получилось. Тогда я решил больше никогда не повторять этого, во всяком случае… Никогда нельзя быть уверенным, что тебя не найдут.
Как только я пришел домой к маме, то под каким-то предлогом проскользнул к себе в спальню — мы уже, естественно, спим в разных комнатах — и рассмотрел то, что оказалось в моем кармане.
Довольно интересно: письмо от его сестры, два счета его фирмы и вырезка из газеты (двухлетней давности и очень потрепанная) с заметкой о каком-то генерале, посетившем Россию, открытка с текстом о голубях, небольшая папка с образцами всех оттенков светящейся краски, которую можно купить, карточка члена профсоюза и фотография маленькой девочки с трехколесным велосипедом, и еще одна, где та же девочка просто стоит и смеется. Я много раз смотрел на фотографию, пытаясь угадать, почему она смеется.
Однажды я забыл ее убрать, и ее нашла мама и стала внимательно разглядывать.
— Верн, а это кто?
— Сын одного парня с моей работы. Дочь, то есть. Дочь парня, с которым я работаю.
— Миленькая, правда? Как ее зовут?
— Я не знаю. Мама, отдайте мне фотографию.
— А кто он? Кто ее отец?
— Я же сказал: я с ним работаю.
— Это Уолтер? — Она никогда не встречалась с Уолтером, но. наверное, я когда-то говорил о нем.
— Нет, не Уолтер. Его зовут Берт, если вам так уж нужно знать. Я видел его дочку, когда был у него в гостях, и он заметил, что она мне понравилась, и решил, что я не прочь взять себе фотографию.
— Понятно. И ты не знаешь, как ее зовут?
— Я же сказал, мама. Я забыл. Нельзя же помнить по именам всех. Отдайте мне, наконец, фотографию.
Время от времени она бывает очень надоедливой. Когда я был маленьким, они с моим отцом частенько устраивали скандалы.
Ну, как я уже и говорил, я веду очень замкнутый образ жизни. И я стал думать о всяких потайных карманах, теплых, уютных потайных карманчиках, скрывающих в себе маленькие тайны чьих-то жизней. Что бы я ни делал, меня преследовала мысль о карманах. Как я жалел, что не вытащил из карманов рассыльного вес! Очень жалел. Вы, наверное, слышали, как люди говорят: «Ах, если бы вернуть то время!» Вот и я чувствовал себя так, и эго чувство захватило все мои мысли.
Другой на моем месте превратился бы в жалкого воришку, но мне подобное претило. Я ни разу в жизни ничего не украл.
Третий тип меня разочаровал. В карманах у него было почти пусто, разве что выигранные на ипподроме деньги, благодаря которым я смог купить кое-какие украшения для мамы.
А потом удача мне опять улыбнулась: следующие трос принесли мне то же чувство облегчения, которое я испытал с первым… ну, скажем, партнером. Звучит вполне культурно.
Эти трое были рослые парни, и то, что я нашел у них в кармане, оказалось весьма интересным. Поверите ли, один из них носил с собой аккуратно сложенный детский журнал двадцатилетней давности — тех времен, когда он сам был мальчишкой. Интересно, зачем это ему было надо? А у другого я нашел морской календарь, каталог всяких вещиц, продающихся в каком-то берлинском магазине, и тоскливое письмо от женщины, которую звали Жанет.