После обеда Янез взял газету и улегся на диван, она слышала, что он перелистывает ее, а не читает, как обычно. Она поймала себя на том, что ей трудно шевельнуться, любое движение вызывало боль. Возьмись она за посуду и начни складывать ее в раковину, звон тарелок оборвал бы напряженную тишину, помог бы примириться с собой. За обедом они перекинулись несколькими словами, в основном из-за сына, сидевшего тут же. Потом он убежал во двор, где дети давно ждали его играть в мяч. Вдруг Янез закричал, словно прочел эту новость в газете:
— Черт возьми! Так я и знал, что мне дадут северную скважину!.. Марта! Слышишь?!
Она сдвинулась с места и начала убирать со стола посуду.
— Не беспокойся, — сказала она. — Даже если я чем-то занята, я тебя слышу. Привыкла.
Он повторил еще громче:
— Северная скважина — западня!
На секунду она остановилась:
— Западня? Я знаю лишь, что вы ищете руду, ее все больше не хватает.
Она слышала, как он зло свернул газету.
— Если еще где-то и есть руда, то на южной скважине, которую отдали Томажу. А я, как всегда, останусь в дураках, на северной мы наверняка будем бурить впустую.
Осторожно, не торопясь, она складывала посуду в раковину и прислушивалась — не скажет ли он еще что-нибудь. Она привыкла к его голосу и не отделяла его от других звуков в доме, особенно с тех пор, как стены вобрали в себя голоса, которые здесь раздавались когда-то до них, ей не удавалось их уловить и мысленно воспроизвести, они в ней не нуждались. Она тихо подошла к двери в комнату, газета лежала на полу, руки он скрестил на груди, задремал, без промежуточного перехода, подумала она, оказался в другом состоянии. Новость взволновала ее, он сразу о ней забыл, а она ждала завязки, развития, кульминации. Она сама уговаривала его взять разведывательную скважину. На какое-то время он оторвался бы от ежедневного сидения в конторе рудника, занялся бы настоящим делом. Это бы и ее увлекло, она ждала бы, когда он вернется с работы и наконец объявит, что напали на богатый пласт свинцовой руды. Но он долго колебался, предстояло отказаться от привычной жизни, которую он не менял уже десять лет. В конце концов она его уговорила.
— Ну, ладно, — сказал он, — можно попробовать, впрочем, думаю, мне этой работы не дадут.
А теперь, когда добился своего, он мучает ее: дескать, ему умышленно дали северную скважину вместо южной, северная скважина — западня, и он станет всеобщим посмешищем. Томажа вознесут до небес, когда он впервые за тридцать лет работы найдет руду, а ему придется вернуться на старое место опозоренным.
Она смотрела, как он спит тихим, блаженным сном. Ночью, когда она проснулась и взглянула на него, грудь его легко вздымалась, с полуоткрытых губ не срывалось ни единого звука, только легкое дыхание, оно не рождало ни крика, ни зова, ни отклика, а его рука лежала вдоль ее тела. Проснувшись, он оделся и, уходя на работу, сказал: сегодня среда, все собираются в кегельбан. Ей говорили, что он ни разу не взял шар в руки, сидит и часами наблюдает, как другие берут шары, пускают их по дорожке, сбивают кегли, рассуждают о возможностях, промахах, то и дело вспоминают Ледника, который семь раз за вечер одним ударом сбивал все кегли.
Пообедав, он остался сидеть за столом, официантка уже давно убрала посуду, смела со стола крошки. Вернулась и спросила, не принести ли кофе. «Всегда забывает, что я пью кофе только до обеда», — подумал он. (Могла бы уже заметить, что он не придерживается обычного распорядка.) После обеда большого выбора нет, можно вернуться в номер и растянуться на постели, разобранной с расчетом соблазнить его на послеобеденный сон, можно пойти прогуляться до ближайшей вершины, в первый день дорога ему понравилась, он даже раз остановился в затруднении, оказавшись на развилке. Можно отправиться на террасу посмотреть, как пенсионер снова сам с собой играет в шахматы, возможно, сегодня он не станет беречь пешки.
Перед отелем, там, где горная дорога немного расширялась, он увидел телегу, доверху нагруженную бревнами, лошади устало понурили головы, верно, это последние, все уже возили бревна тракторами. Возница зашел в ресторан отеля, он в лесу погрузил бревна и везет их в долину. А ему представилось, что перед ним лишь призрак телеги и лошадей, они случайно забрели сюда и остановились, телегу нельзя разгрузить и нельзя добавить ни одного бревна, она на пределе своих возможностей. Давно он не ощущал в себе такой заполняющей до краев пустоты, в которой четко разграничены все ее элементы, и среди них его поиски, желания, предчувствия, сомнения, сильнее всего он их ненавидит, когда они молча разрастаются в тишине, стараются по очереди приблизиться к нему, в такие минуты он готов разорвать их на куски, а сейчас они вдруг застыли, наполненные пустотой, он видит их сразу со всех сторон, ему не найти решения нового проекта, пока он с болью не вырвет их из безмолвия, хотя бы при этом они стали тонкими, как сухой листок. Может быть, это происходит от того, что предыдущий проект был удачен, правда тогда его творческие замыслы не выходили за рамки протоптанных дорог, которые перед ним почтительно расстилали, небо не затягивалось тучами, ибо он оказался среди торговцев, которые с большой помпой продавали в розницу искусственный дождь. Телега с лошадьми еще стояла перед отелем, может быть, они тут стоят с прошлого года, его развеселило и обрадовало такое предположение; пустота устремилась вниз, по краям ее сжимало безмолвие. Он здесь уже третий день, но вспомнил о жене только вчера утром, когда надевал носки и увидел дырку на пятке; надеюсь, ты взял с собой достаточно носков, сказала бы она, сейчас же сними, как можно ходить в рваном носке, рассуждала бы она вслух все громче и громче, с утра до вечера, впервые он так отчетливо видел ее в своей пустоте, хотя бывала она там не раз. Жена обращалась к нему, не замечая того, что он не слышит ее, она верила каждому его слову, нельзя сказать, что он не скучает по ней и сейчас, когда смотрит в окно отеля и ждет, что с телегой и лошадьми произойдет что-то новое — они сдвинутся с места, поедут вверх или вниз, колеса заскрипят, послышится фырканье лошадей, ругань возчика, ждет, когда появится страх, желание, тоска, но сперва надо убедиться, что он не сидит в театре и не смотрит спектакль, который показывают для постояльцев отеля. Он встал, поднялся в ресторан, увидеть бы у стойки возчика, вот тогда это был бы не спектакль, лошади с возом действительно отправились бы дальше и увезли бревна в долину, подумал он, какой роскошный набор возможностей, чувствую, что не удержусь и позвоню кому-нибудь.