На русском языке вышел сборник избранных рассказов Ж. Чинго «Пожар» (1973), роман «Серебряные снега» (1977).
Рассказ «Любящая душа» взят из сборника «Условия существования».
ЛЮБЯЩАЯ ДУША
Однажды после охоты мы заблудились. Страстный охотник, любитель полазить по горам в другое время года, пожалуй, и позволит себе небольшое приключение. Но зимой, в непогоду, когда вдруг отяжелевший лес просыпается и начинает завывать, будто потревоженный леший, даже уроженец этих мест невольно приостанавливается и настораживается, как заяц, а сердце его бьется быстро и тревожно. Мрачные у нас леса, непролазные, страшные, как ночной кошмар.
Но страх вызвало совсем другое: неожиданно по снежной пустыне разнеслась тихая детская песенка. Непостижимость ее появления действовала устрашающе. Тихие детские голоса крепче мороза, крепче всего на свете сожмут ваше сердце. Я знаю наши древние, волшебные сказки, но песня эта не походила на сон. Нет, я нисколько не придумываю, но вот что так и осталось неясным: кого я услышал прежде — волка или песню? Об иных снах потом сожалеешь, как о чем-то самом дорогом, что потеряно в жизни.
— Извините, но крестьянин — это же осел, — загремел вдруг голос поблизости, — вьючь на него, не жалко, пусть хоть околеет! Эх, вы скажете, ну о чем говорит этот дурак Янчуле, но я и в самом деле так думаю, дорогой учитель… Разве я не прав?
— Нет, не прав, товарищ Янчуле, — отвечал продрогший, охрипший голос.
— Почему не прав, почему? — удивляется разболтавшийся Янчуле.
— А потому что он — человек, — тихо и спокойно отвечает спутник. — Надо беречь человека, Янчуле. Пуще всего надо беречь человека, дорогой товарищ! Дерево срубишь, на следующий год оно снова даст ростки. Человека же ни вернуть, ни повторить нельзя!
Болтуну это, однако, непонятно. Не вмещается у него такое в голове. И он твердит свое:
— Человек самый что ни есть злющий зверь, учитель! Будь у меня хоть какая-то власть… Ну хоть на семь недель, нет, много, хватит и семи дней! Да и семи дней много, за семь часов я тебе сотворю мир!
Тут-то вы наконец понимаете, что встретилась нам не потусторонняя нечистая сила, а наши люди, а точней — о чем нетрудно уже догадаться — двое случайных людей, шагавших по своим делам.
— Здравствуйте, братья, — радостно прозвучал охрипший голос, принадлежавший учителю. Болтун же так до конца и не раскрыл рта, онемел будто. На лаконичное наше ответное приветствие учитель весело, по-приятельски, даже несколько восторженно заметил: — Тянет в горы, горы колдовские! Так красавица приходит во сне, зовет, манит и утаскивает в пропасть… Но, наверно, нет ничего в жизни прекраснее сна!
Затем учитель, товарищ Цветан Цветаноский любезно пригласил нас в школу, к нему в гости. Дорогой мы поняли, что он и болтливый Янчуле, школьный служитель, провожали по домам детей из окрестных деревень, что им приходилось делать годами.
— Такая уж у нас работа, — улыбаясь, сказал учитель со странной нежностью, будто стесняясь. — Хороши горы, — быстро перевел он разговор на другую тему. — Здесь человек себя чувствует свободно, словно птица…
После смерти жены, Анны Цветаноской, он перешел в школу, выгородил в одном классе две комнатки и жил там вот уже три года.
— Леса, воды, воздух, птицы… — продолжал он. — Я не мыслю без этого своей жизни… Душа очищается, обретает спокойствие — есть ли что-нибудь лучше этого… Ну, а есть это, так есть и счастье… Я ни за что на свете… — и, не закончив своей мысли, он внезапно остановился, пораженный каким-то ужасом, словно повиновался резкой, только ему слышной команде. От нас не укрылось его состояние: тонкое, исхудалое лицо учителя расплылось в болезненно-застенчивой юношеской улыбке, казалось, он говорил: «Извините, я и сам иногда не понимаю, о чем говорю, забываюсь…» Он походил на юношу, неосторожно обнаружившего перед другими свою безумную страсть!
Это крайне встревожило болтливого Янчуле. Крохотные, черные глазки заблестели вдруг настоящей человеческой тревогой, и Янчуле сразу повернулся к нам другой стороной. Опустив голову, он вроде бы смотрел в другую сторону, но всем своим существом был здесь и жадно глотал каждое слово, вылетающее из уст учителя, словно он только для того и живет. Чудной и диковатый, непонятный, замкнутый, красивый, он то и дело устремлял на учителя светлый взгляд, словно просил его: «Не надо, дорогой учитель, не надо столько говорить, не надо мучиться, добрая ты душа!» Будь его воля, он набросился бы на нас, как кровожадный зверь.