Подойдя к агентству, я засмотрелся на Мариицу, которая сонливо читала за конторкой. Вон как она уютно подперлась локотком, у кого достанет духа беспокоить ее? Не лучше ли потихоньку вернуться домой, принять таблетки доктора Тони, съесть рыбу, которую отварит мне на ужин добрая шьора Мариэтта, а завтра — снова за мольберт, готовым к новым приключениям. Ну а если и от разбавленного вина разболится горло? Не будем пить вино, шьора Мариэтта приготовит нам лимонного сока. Нет, он едкий, обожжет почище вина.
Я толкнул грудью стеклянные двери агентства, нарушив безмятежный покой хорошенькой Мариицы.
На пароход я сел с ощущением, что в груди у меня угнездился мрак, но мы словно бы дали друг другу обещанье: я не буду трогать тебя, копаться в тебе, подтачивать, и ты будешь уважать мое спокойствие. Чтобы избавиться от пустой болтовни пассажиров и уединиться, я сел на корме. В какое-то мгновение, к счастью, вовремя, я почувствовал, как мрак вонзился в меня, несомненно замышляя проникнуть и в мысли. Я встал и осмотрел свой багаж, проверил веревку, которой были связаны несколько картин. Я взял их с собой, чтобы в загребской мастерской попытаться остановить процесс распадения красок, что так меня озадачил.
Я вернулся на скамью, но не успел еще коснуться спинки, как мрак исподтишка кольнул: «Все обойдется, если зашло не слишком далеко?!»
Я вскочил и, подойдя к перилам, уставился на пенистую борозду, тянувшуюся за пароходом. Возвращаться на место было нельзя. Пригнувшись, я обнаружил и сам клокотавший источник. Какая же неукротимая сила заключена в водовороте, который образуют бешеные обороты винта! Во что превратилось бы человеческое тело, попади оно под винт? Он бы так смолотил, что ничего и на поверхность не всплыло бы, один лишь распушившийся хвост крови остался бы от этой палаческой расправы. Что такое гильотина по сравнению с разогретым винтом? Детская игрушка.
Голова от прилива крови стала тяжелой.
Я выпрямился и, покачиваясь, пошел в салон. «Люди, люди, множество людей — вот что мне может помочь», — эта мысль и привела меня в салон, заполненный пассажирами и багажом.
К стойке буфета подходить не хотелось, хотя только там можно было бы чего-нибудь выпить (может, и горячего чая?).
Я забрался между чемоданами и, сжавшись в комок, широко раскрыл глаза.
Закрой я их, мрак сейчас же воспользуется случаем и, назойливый, липкий, зальет меня своей угрюмой злобой. Пока глаза открыты, он не страшен, не страшен.
Снова вернулось присутствие духа.
А иначе и быть не могло! Никто не в силах развлечь лучше, чем люди, из-за тесноты сидящие едва ли не друг на друге. Здесь никому не удается уединиться, фигуры изогнулись, и любопытному взору открываются замечательные картины. Ну же, опусти глаза к полу и полюбуйся на уйму ног, которые почесываются, лениво вытягиваются, трясут отекшими икрами. Чуть выше, на лавке, выставка задов, начиная с тучных, величественных и кончая худыми, костлявыми, которым никак не сидится, и они елозят на деревянном сиденье. Вот к ним украдкой подбираются пальцы и, почесав, стремительно отступают назад, ха-ха-ха! А как они колышутся, когда поднимаются с лавки, приковывая страстные взгляды к своим округлостям. Стоит поднять глаза еще выше, и вам представится собрание голов всяческих размеров, кудрявых, сальных от пота, жующих, спящих, с круглой плешью посреди седых волос; каждая особой формы, как будто разные целлофановые мешочки. Носит такой мешочек мужчина или женщина не в руке, а на плечах, бережно прислоняя его к спинке стула или к дверному косяку, чтобы он не перевернулся и не рассыпал содержимое по столу и коленям, ха-ха-ха! Щелочки подо лбом на мгновение раскрываются, из них струей льет любопытство, после чего они беззвучно смыкаются, скрывая биение древнего механизма под черепной коробкой.
Официант за буфетной стойкой ковыряет зубочисткой в разинутом рту, а муха привольно разгуливает по опустевшей жести буфета: досуха выпивает капли пролитого сока, сосет хлебные крошки.
Судя по всему, мы подходим к Сплиту.
В самолете было не легче.
Пристегнутый ремнем, я и мечтать не мог о том, чтобы прогуляться по узкому проходу. Об этом следовало бы подумать заранее. В спешке, занятый багажом и оформлением билета, я забылся, и наступившее одиночество, на которое меня обрекал еще и проклятый ремень вокруг пояса, застигло меня врасплох.
Закрывай глаза, не закрывай — ничто не помогает.
Пока самолет набирал высоту, кое-как удавалось сопротивляться натискам мрака, но когда, поднявшись над облаками, мы плавно поплыли по течению, иного выхода не оставалось: два-три раза я сглотнул слюну в надежде обротать мрак неопровержимым доказательством — вот-де, глотаю, и ничего не болит, ровно ничего.