Назавтра в шесть часов утра я был в санатории. Опухоль вырезали с корнем; по счастью, ни один отросточек не проник в другие органы.
Сейчас я сижу на скамейке у моря.
Поджидаю с рыбалки своего многолетнего, самого близкого друга. Ловить рыбу на удочку с лодки — его страсть.
Каждый вечер мы едим вкуснейшую отварную рыбу с оливковым маслом.
Чтоб вам было легче догадаться, о ком идет речь, я вам помогу: все то время, пока шло обследование, и потом, когда я лежал после операции, он приходил ко мне с цветами. Ни голосом, ни жестом я не просил унести цветы, напротив, я благодарил его и, счастливый, делал большие глаза, как бы восхищаясь цветами. Я еще и ходить как следует не начал, когда побывал у него в гостях. Жена его умерла десять лет назад, жил он с сыном, невесткой и двумя их детьми.
Летом он приезжает ко мне на остров.
Ну теперь уж вы наверняка знаете, о ком я говорю!
Конечно, это он!
Тот самый человек, который в решающую минуту открыл мне, что орудием для сведения счетов с жизнью я выбрал стартовый пистолет.
Перевод с хорватскосербского Т. Кустовой.
ПАВЛЕ ЗИДАР
П. Зидар родился в 1932 году в Словенском Яворнике (Словения). Прозаик. Драматург. Автор романов «Святой Павел» (1965), «Дым» (1970), «Гамлет из Доленьской» (1976), «Разоруженный пророк» (1981), «Чудеса» (1981) и др., а также многочисленных сборников рассказов: «Путешествие во тьму» (1965), «Я есть ты» (1971), «Кожа» (1974), «Пасьянс» (1978), «Вечная жизнь» (1979), «Ее глаза» (1980) и др.
На русский язык переведено ряд рассказов П. Зидара.
Рассказ «Моя родина» напечатан в журнале «Содобност», № 3, 1984 г.
МОЯ РОДИНА
«И зачем, — раздумывал я, — немцы хотят разрушить наш мост?»
Занятый такими мыслями, я услышал, как в кухню прокрались человеческие тени, одна из них спросила, уснул ли я. Это была моя бабушка с материнской стороны.
Мама не сомневалась, что сон давно меня сморил. Но я только зажмурился и настороженно улавливал все звуки, как гулкая пещера.
И слышал каждое слово.
Бабушка сказала:
— Наши солдаты отступили. Фронт будет проходить у Радовлицы.
Отец:
— Фабрику взорвут; дороги заминированы.
Бабушка:
— Вода с завтрашнего дня будет отравлена.
И так далее.
— Нужно закупить продуктов, — сказала мама. — Кукурузной муки, сахара, масла, ведь война может продлиться несколько месяцев, да и когда еще все снова будет по-старому…
Под эти разговоры я и вправду погрузился в туманные глубины сна.
На следующий день мы с мамой отправились в Кашту, в большой магазин, несколько напоминающий нынешние универмаги. Элицу мы по пути отвели к тетке. В Каште у магазина уже скопилось множество четырехколесных тележек, а в самом магазине народу было полным-полно. Люди покупали все, что только можно было купить. А в продаже оставалось еще немало всякого добра.
Простояв часа полтора в очереди, мы с мамой увезли из Кашты мешок кукурузной муки, несколько килограммов говяжьего жира, полмешка пиленого сахара да еще кучу больших и маленьких банок разных консервов.
По пути домой мы встречали родичей и соседей, также направлявшихся за покупками.
Из лавки шорника вышел человек с лошадиным хомутом на шее. Из хомута выглядывала и кивала нам большая голова Лагои, нашего кладбищенского сторожа. Никто не мог выкопать такую добротную, уютную могилу, какая получалась у него. Сейчас он пришел сюда, чтобы купить хомут, — возможно, последний — для своей кобылы Линды.
У этого шорника мне предстояло, когда подрасту, выучиться ремеслу. Так решила мама сразу же после моей неудавшейся конфирмации — я не был ее удостоен потому что сказал, будто у нас три бога. Но шорником мне надлежало стать не только по этой причине — в течение многих месяцев я не мог научиться считать до пяти. Мама была убеждена, что в гимназию мне все равно не попасть и что я, как и она сама, просто стану хорошим работником. И она преспокойно договорилась с хозяином шорной мастерской, чтобы тот со временем взял меня к себе в ученики. Поэтому, когда мы с мамой отправлялись в Есеницы[5], то обязательно заходили к мастеру, делавшему хомуты и седла. Поглядывая на меня из-за своего стола, заставленного вонючими лаками и мазями, мастер подмигивал мне и приглашал сесть на треногий стульчик, напротив него. А там так разило клеем и смолой, пылью и кожей, конским волосом и морской травой, что у меня перехватывало дыхание. И мастер это заметил. Он сказал маме, что я слишком чувствителен к сильным, неприятным запахам, так пусть она подумает получше, может, из меня выйдет неплохой садовник. «Это ведь тоже хорошее занятие, — утешал он маму, — все время на свежем воздухе, да еще запах цветов, солнце…» Но мама настаивала на своем: будешь шорником, и точка. Теперь, когда Лагоя выносил последний хомут, было похоже, что мастер закроет свою мастерскую, которая и так совсем захирела. Я вздохнул с облегчением: больше мне не нужно будет приходить сюда, чтобы научиться дышать вонью.