Раздав всем табели и предсказав судьбу, она обратилась к нам с последней своей просьбой — ей захотелось, чтобы мы спели словенский гимн, но не громко, а вполголоса, только для нее да четырех стен с потолком.
Но едва она взмахнула рукой, трое или четверо из нас, будто вырвавшиеся на свободу дикие звери, не запели — заорали во весь голос «Вперед, знамена Славы!»[10].
Думаю, в соседних со школой домах люди просто обмерли, услышав такое неистовое пение гимна, но тут же и сообразили, что это поют сорванцы, не просто ходившие в школу, а по пути еще лазавшие в чужие сады за грушами.
Какой-нибудь час или чуть дольше продолжался этот последний урок в словенской школе.
Мария Банко не позволила нам, как обычно, проводить ее всей ватагой до дому, сказала, что у нее дела в правлении общины и еще где-то, и попросила не ждать ее, а спокойно, без шалостей идти прямо домой.
— Всевозможные опасности растут как снежный ком, — добавила она, и мы уже были способны понять ее абстрактный намек, поэтому тихо вышли из просторного класса, где на стенах в одиночестве остались висеть наглядные пособия по естествознанию — цветные изображения серн, медведей и грибов, а также семейства кошачьих — рысей, львов, тигров, пум.
Мне стало жаль всех этих животных на картинках. Иногда из-за них случались неприятности, например, когда мы причисляли к пресноводным рыбам сардины из консервных банок, а к семейству кошачьих — верблюдов, нарисованных на коробках с финиками. Услышав такие глупости, Мария Банко очень сердилась и ставила в журнал плохую отметку.
Животные тоже выглядели опечаленными; обреченные на неподвижность, словно заколдованные, они провожали нас глазами и, казалось, даже слегка кивали нам и издавали какие-то звуки.
С тетрадями и рисунками в руках мы по двое и по трое уходили из школы, не зная еще, что снова встретимся здесь через несколько месяцев, только подписи под картинками с животными будут другими — «Der Bär und Eisbär» под семейством медведей, «Das Rotwild» под серной, «Der Fuchs» под хитрой лисичкой-сестричкой, а под львом — «Der Löwe».
Но сегодня мы спешили навстречу неведомым событиям, которые, казалось, носились в воздухе, как злые духи.
Шла война.
Словенский Яворник и Корошка-Белу пригибала к земле мертвящая тишина оцепенения, будто они уже были растоптаны завоевателем.
На следующий день, во вторник, началась так называемая страстная неделя. Рано утром по бараку разнеслась новость, что мимо лавки Лоренца вместо немцев тянутся колонны итальянцев. Таких колонн еще не видывал свет!
Свет, не видывавший такого чуда, конечно, были мы, обитатели Яворника.
Поэтому мы помчались к главной транспортной артерии или государственной магистрали № 1, чтобы увидеть приближавшихся итальянцев.
Да, это были они. В шляпах с перьями, они вели за собой мулов, на которых были навьючены пулеметы.
Цок, цок, цок, — слышался ритм шагов.
Время от времени итальянский офицер отдавал команду на чужом, певучем языке.
Старый Менцингер, понимавший по-итальянски, переводил нам эти команды. Они гласили: «Не спи!», «Шагай!», «Выше голову!»
Шоссе позеленело, будто на асфальте выросла капуста.
— Смотри, смотри! — раздался вдруг в нашей толпе чей-то голос.
Перед нами разыгралась прямо-таки опереточная сцена, ее создал итальянский пехотинец, державшийся за хвост мула и спавший на ходу. Солдат, который вел мула под уздцы, со всей силы тащил его вперед, тот, что спал или только казался спящим, тянул его за хвост назад.
— Они же его разорвут! Несчастная скотина! — послышались голоса в наших рядах.
— Не разорвут, — возразил Менцингер, — мул животное выносливое.
Всем нам было, конечно, интересно, почему солдат уцепился за хвост мула.
— Устали они, — пояснил Менцингер, — ведь шагают из Рима, из Милана, из Турина, день и ночь шагают.
На самом деле колонна шла всего лишь из Ратече. Там они несколько недель стояли лагерем, собираясь с силами и выжидая, пока нарыв созреет, то есть наши пограничники уйдут «на линию фронта у Радовлицы». Которой вообще не было. Эта славная несокрушимая оборонительная линия вдавливалась все глубже и глубже в тело государства, пока вообще не растворилась в нем.
Иногда кто-нибудь из итальянских офицеров покидал ряды ползущего по дороге зеленого воинства и, подойдя к нам, зрителям, спрашивал:
— Dove sono i Serbi?[11]
— In Serbia[12], — отвечал Менцингер.
— Bene, bene, grazie[13], — кивал офицер и возвращался на свое место.
10
Текст стихотворения, ставшего словенским гимном, принадлежит поэту Симону Енко (1835—1869).