На русском языке вышло «Избранное» (1974), романы «Сети» (1974), «Снег и лед» (1978).
Рассказ «Вдова» напечатан в сборнике «Экскурсия в Парагвай».
ВДОВА
Катичи живут на одной улице с нами, домов через пять от нас. Знакомство, как говорится, шапочное. Встречаясь, на ходу киваем друг другу, иной раз и остановимся — переброситься несколькими словами, как это принято у горожан, не располагающих лишним временем. Месяца три назад я оказался рядом с их домом как раз в ту минуту, когда Катича вносили в машину «скорой помощи», а неделю, даже меньше, спустя встретил у ворот его жену, и она сказала мне: «Инфаркт. Большое спасибо, я так тронута вашим вниманием. Сейчас ему лучше, поправляется, думаю, все будет в порядке». А в субботу, рано утром, зазвонил телефон. Я был ближе других и поднял трубку.
— Это Зорка Катич! — раздался женский голос.
— Вы? Хорошие новости, соседка?
— Плохие! — ответила она. — На днях, помните, вы были так любезны, спрашивали меня о Бошко.
— Да… Как он?
Наступила тишина, будто телефонную связь прервали. Потом она заговорила вновь, изменившимся, помрачневшим голосом.
— Он умер. Полчаса назад. Врач только что ушел, я совершенно беспомощна.
— Сейчас же к вам зайду. Только оденусь, — сказал я, не колеблясь; госпожа Катич, всхлипывая, принялась благодарить: она знала, что может ко мне обратиться, как к другу и надежному человеку.
Они жили на пятом этаже. Дом старый, без лифта; поднявшись, я остановился, чтоб перевести дух. Двери были закрыты; из квартиры не доносилось ни звука. Неуверенно, почти заподозрив, что кто-то грубо подшутил надо мной, я нажал кнопку звонка. На пороге появилась заплаканная вдова, не успевшая ни облачиться в черное, ни одеться, ни причесаться. В кое-как застегнутом халате, расходящиеся полы которого открывали надетую на голое тело комбинацию, в стоптанных шлепанцах, расхристанная, она кинулась мне на шею и повисла, едва не свалив с ног. Мое лицо вмиг стало мокрым от слез и влажных поцелуев; я стоял, вдавленный в ее телеса, как в толстый слой теста.
— Спасибо вам! Спасибо! — повторяла она. — Как благородно с вашей стороны, что вы откликнулись! Правду говорят: добрые люди и настоящие друзья познаются в беде. — Она подхватила меня под руку, крепко стиснула плечо и, прижимаясь ко мне, повела в комнату.
— Коллега мужа, известный писатель и наш большой, испытанный друг, — провозгласила она, явно преувеличивая и мои заслуги, и степень близости к их семье.
Я оглядел собравшихся. Соседи по площадке примчались на помощь, услышав вопль вдовы. Жильцы с других этажей зашли выразить соболезнование. Вот отставной офицер, черногорец, на лице настороженность — еще бы, разные профаны вмешиваются в дела, связанные со смертью, в которых, как известно, нет специалистов лучше черногорцев. Вот его жена, упитанная воеводжанка, чьи пухлые, красные, как черешня, губы не закрываются и тогда, когда она молчит; тут и долговязая, мужеподобная старая дева, что снимает мансарду, — эта курит сигарету за сигаретой, постоянно чертыхается и всякий раз прибавляет виновато: «Извините». Тихая светловолосая женщина, ближайшая соседка, взяла на себя роль хозяйки: обносит всех ракией, варит на кухне кофе, угощает. Ее дочь, гимназистка с подведенными веками и крашеными перламутровыми ногтями, привычным движением встряхивает волосами, точно жеребенок гривой, покойного называет дядюшкой, а вдову — тетей; она сидит у телефона, отвечает на звонки.
— Утром он как раз брился в ванной, — рассказывала сквозь слезы вдова, пока подруга, словно короной, увенчивала ее голову черной вдовьей повязкой. — И словечка не вымолвил, бедняга, даже меня не успел позвать. Рухнул, как подкошенный, на пол, под дверью, я туда еле протиснулась, когда пошла его искать. Сейчас он в спальне. Спасибо, соседи помогли, перенесли на кровать, а врач скорой помощи — тот только смерть констатировал и сразу за порог. Вот ведь как. — Она заламывала руки. — Кто бы мог подумать, ему и пятидесяти пяти не было, курить бросил, и после первого удара все на поправку шло. Пойдемте, взглянете на него последний раз, проститесь.
Складывалось впечатление, что своим появлением я нарушил уже принятую повестку дня, прервав работу совещания, проходившего под председательством офицера. Он держал в руке карандаш, перед ним, на столе, лежал лист бумаги.